Поздно ночью мы прибыли в Мелитополь. Там мы снова застряли, и, к нашей радости, наши сестры нас догнали на броневике «Волк», куда они успели погрузить всех раненых уже после того, как в Федоровке никого не оставалось. Выехали они под сильным огнем.
В Мелитополе все было забито составами: эшелон выпускали, чередуя с броневиками. Для нашего состава, прибывшего одним из последних, мало было надежды получить паровоз. Да даже если бы и получили, не могли бы выехать раньше других: ведь поезда стояли на всех путях – голова к хвосту предыдущего. Начальник отряда Эдигер и старший врач Павленко хлопотали очень энергично. Стрельба быстро приближалась. Рядом с нами стояла база «Дроздовца». Мы видели, как постепенно все из нее уходили: там были дамы, жены офицеров, – они выходили из вагонов с тюками и картонками, им помогали офицеры, и все спешно пробегали мимо нас. Нас эта картина страшно возмутила. Постепенно состав опустел: все двери остались открытыми, и его начали грабить. Кругом все уходят, убегают, садятся на броневики. Мимо нас пробежала партия пленных. Они уходили обратно к красным, и на них никто не обращал внимания.
Мы все сделали себе маленькие сверточки – из самых необходимых вещей, которые могли бы унести, если придется уходить пешком.
Ждем начальника отряда, который все хлопочет, и не знаем, что делать. То пойдем к раненым, то обратно к себе. Все молчат, прислушиваются и смотрят большими глазами. Положение безвыходное.
Наконец Эдигер вернулся и сказал, что нет никакой надежды, что нас вывезут, поэтому он никого не задерживает и желающие могут уходить. Мы сразу схватили свои тючки и побежали к броневикам, но около вагонов раненых вспомнили их крики и просьбы их не оставлять. Сестры Рябова, Бойко и Ухова уехали. Остальные остались.
Тем временем мерзавка Назарова с муженьком взяли свои вещи и ушли в город. Рожи их сияли: они остались у красных.
Потом мы вспоминали, что незадолго до отступления ее муж отпросился на день в Александровск, который был нами взят, но фронт от него был недалеко. Он уехал с большим портфелем. Тогда никто на это не обратил внимания, и только потом сообразили, что он возил красным какие-то сведения. Сестра Бойко, которая к нам перешла от красных, очень их боялась. Мы не понимали почему. И только потом, постепенно, она рассказала, что они агенты красных и она боится их мести. Возможно, что у нее осталась там семья.
Когда мы вернулись в свой вагон, то увидели в нем полный разгром! Это санитары во время нашего отсутствия его разграбили и скрылись. Из команды осталось всего десять верных и честных солдат.
Мы сразу же стали обходить раненых и всем ходячим приказали уходить и садиться, кто куда может, а сами положили на носилки несколько лежачих и понесли их на броневик «Единая, Неделимая Россия», но он все время маневрировал и, не останавливаясь, ушел. Пришлось нести их обратно в наш состав. Вокзал уже обстреливался шрапнелью. Паника невероятная. Уходят броневик «Дроздовец» и «2-й Железнодорожный батальон». На том и на другом раненые. Мы им успели сунуть несколько своих, и я с Васильевой поехала на «Железнодорожном батальоне», на «Дроздовце» – Шевякова и Колобова, а за нами каким-то чудом пошел и отряд.
Из всех окон вокзала стреляли в уходящие поезда. В наш поезд тоже попало несколько пуль. На «Железнодорожном батальоне» мы доехали до следующей станции – Акимовки. Замерзшие, усталые и голодные, мы не знали, что делать. Ехать ли дальше или ждать отряда? Решили ждать. Было очень жутко отставать на два эшелона. Мы сделали хорошо, так как в отряде были тяжелораненые, а персонала почти не осталось. Из мужчин остались: начальник отряда Эдигер, от врачей – Павленко, доктор Дерюгин и фельдшер, жених сестры Дроздовской. Сестры Шевякова и Колобова, так же как и мы две, вернулись в отряд; кроме нас, оставались еще Константинова и Дроздовская – всего шесть из четырнадцати. Кроме этого, канцелярская молоденькая барышня Рая и прачка Роза. Из команды – десять человек. Эдигер был очень рад, что наша компания сестер осталась. Эту ночь мы ночевали в мужском вагоне, так как в наш, после грабежа, нельзя было войти.
За ночь мы немножко продвинулись и остановились в степи, за три с половиной версты от станции Сокологорная. Мороз был страшный – 19 градусов. Дров не было, топили чем могли, искали куски заборов, щепки, палки и пр.
На другой день, 18-го, мы кое-как прибрали свой вагон, перебрались обратно и стали перевязывать раненых. Но надо было их и накормить. Но мы, когда сворачивались и грузились в Пришибе, чтобы переехать в город Геническ, думали доехать дня в два, раненых не имели и совершенно не были приспособлены их принять. Продуктов взяли немного, только для себя и не думали ничего варить в пути, кроме чая или картошки.
Но мы ехали уже четыре дня, по пути, конечно, ничего достать было нельзя, все было съедено, а надо кормить всех больных. Санитары все же на щепках на маленькой печке что-то сварили из всего, что могли найти, но хлеба не оставалось ни одного куска.
В поезде перед нами находились вагоны Донского интендантства, полные продуктами, консервами и обмундированием. Я побежала туда и попросила дать нам для раненых консервов и хлеба, а также для них и для раздетой команды шинелей и теплых вещей. Но они отказали, сказав, что у них ничего нет и что без ордера не дадут. Как я ни просила, они ничего не дали. Так что пришлось раненым раздать нашу полусырую бурду. Для себя мы с утра поставили на нашу печурку кастрюлю с картофелем, но она до вечера так и не закипела, но весь день у нас было столько работы и забот, что мы о еде и не думали. И только вечером, когда все закончили, пошли «ужинать»: картошка была мягкая, грязная, черная, как уголь, пахла копотью, но мы с жадностью ее съели.
Поезд все еще стоял на месте, в конце бесконечной ленты поездов. Ночь. Страшный мороз. Дежурной осталась сестра Дроздовская, она закуталась во все, что могла, и ушла. Мы в своей теплушке начали устраиваться на ночь. Усталые, замерзшие, голодные. Долго обсуждали вопрос – благоразумно ли, ожидая каждую минуту тревоги, снять сапоги?
Мы так устали, что решили все же снять. По очереди одна из нас сидела у печки, подкладывала топливо и даже выскакивала наружу в поисках чего бы еще подложить горючего. Я и Шура Васильева забрались на тюки под самую крышу и прижались друг к другу, чтобы согреться. Но Шура заболела, у нее началась желтуха, она стонала и вся дрожала. Я заснуть не могла. От двенадцати до двух дежурила у печки и выходила искать топливо. И только сменившись, я наконец заснула. Но в 4 часа утра сестра Дроздовская (дежурная ночная) разбудила нас громким окриком в дверь. Холод страшный. Топливо кончилось, печка потухла. Оказалось, что только что пришли два офицера и сказали, что поезда дальше не пойдут, так как паровозы застыли. Они сказали, чтобы мы немедленно уходили, так как линия нашего фронта впереди нас за десять верст, а красные за нами, совсем близко.
