Борис Ресков - Усман Юсупов

Помощник решается напомнить:

— К утру не успеем в Фергану, Усман Юсуповыч. У вас же два разговора с Москвой.

— Э-э, кой сан чи[9], — по-дехкански отмахивается Юсупов.

И помощник молча ждет.

Справа, вдалеке, пляшет в низине луч кинопроектора. На соседнем участке идет новый фильм. Все лучшее — на канал.

Юсупов с трудом садится на ступеньку машины. Снимает полотняную фуражку, отирает бритую голову.

— Яша, Халимахон!

Пройдет еще полгода, и Халима-ханум, Тамара-ханум, юная Муккарам Тургунбаева пройдут в восточном танце, в котором каждое легкое движение рук исполнено особого, с радостью угадываемого зрителями смысла, по руслу канала, а вслед за ними, мгновенно заполняя следы, оставленные атласными башмачками, хлынет поток большой ферганской воды.

Много лет спустя, рассказывая студентам Литературного института о себе, Петр Павленко говорил, что одно из самых счастливейших его воспоминаний — пребывание на Большом Ферганском канале, где все было как в эпоху завершенного коммунизма. Павленко, по его словам, увидел там живую силу народа, показавшего зримо, каким он будет повсеместно — коммунистический труд. Утверждение это основано не на пафосе, а на фактах, подобных тем, которые приводились выше; писатель лишь обобщил их и сформулировал вывод, определив, в чем главный политический итог народной стройки. Если же говорить о ее экономическом значении, то, принимая загодя упреки в прямолинейном детерминизме, напомним все же, что в первый год войны Узбекистан дал хлопка больше, чем в 1940 году, и вышел по урожайности на первое место в мире, а следующей весной посевные площади были увеличены более чем на полмиллиона гектаров. Это было бы невозможно, не будь проложен канал.

Не станем переоценивать значение хлопка для победы. Оно общеизвестно. Не случайно же, выступая перед читателями в Ташкенте, поэтесса Анна Ахматова, казалось бы, столь далекий от хозяйственных проблем человек, сказала (а ее-то в пристрастии к лести не упрекнешь), что без хлеба Ленинград в страшные дни блокады выстоял; не будь хлопка, а значит — не будь пороха, Ленинграду пришлось бы трудней.

Думал ли Юсупов, когда принял на себя огромную ответственность, пошел на риск, размеры которого можно понять только в контексте тех очень сложных годов, что Ферганский канал сыграет для победы в грядущей войне такую же роль, как военные заводы? Он не делился этими мыслями даже с самыми близкими людьми, а потому не станем ему приписывать их. Одно неопровержимо. То, что уже подчеркивалось не раз: Юсупов был партийным деятелем, руководителем. Это значит, что он умел смотреть в будущее и сегодня поднимать массы на свершения, без которых завтрашний день был бы невозможен или, по крайности, труден.

Пройдут годы, и Большой Ферганский канал, уже ветеран, весь в зелени склонившихся к воде ив, заметно уступающий новым ирригационным сооружениям по тем показателям, которые называются технико-экономическими, все так же исправно будет служить людям. Он будет носить имя Усмана Юсупова, и это справедливо.

Большой Ферганский канал был, пожалуй, главной, но далеко не единственной заботой Юсупова в памятном 1939 году. Конечно же, здесь имеются в виду не только официальные выступления; их было, как всегда, много: на Пленуме ЦК КП(б) Узбекистана и на съезде ВКП(б), на заседаниях комиссии по изменению Программы партии, на торжественном открытии канала Лягай, на активе Ташкентской парторганизации, на третьей сессии Верховного Совета СССР, на областном совещании по животноводству, и конечно — в газетах: в «Правде Востока» Юсупов писал не только о Ферганском канале, о 43-километровом Зеравшанском канале, прорытом тем же летом, о Комсомольском озере и парке, построенном молодежью в Ташкенте, о том массовом подъеме вообще, в котором выразилось великолепное приподнятое настроение народа, осознавшего себя социалистическим обществом, исполненного высокой преданности своей трудовой стране, веры в то, что восторжествовал наконец в многострадальной истории человечества строй, основанный на справедливости. Этот душевный настрой советских людей стал залогом его победы и в наступившей вскоре войне.

Она была ближе, чем когда-либо.

11 сентября Юсупов выступал в Учкургане. Там были завершены работы на особом Головном участке. Он, как обычно, увлекся, и люди, с доверием, гордостью и с любопытством глядевшие на него, — все сорок пять дней он был с ними, — зажглись его словами, простыми, дехканскими, еще больше потому, что сам-то Юсупов был такой же, как они и их соседи, но сила, уверенность, как бы почерпнутая свыше, наполняли его, и он делился ими со своим народом.

— Сегодня живем уже совсем неплохо. Завтра будет еще лучше!

Далеко окрест разносился львиный рык карнаев. Дымился бесподобный пряный парок над огромными черными котлами с янтарным пловом.

Юсупов посидел часок за достарханом с начальником участка Камаловым и передовиками — оказал по восточному обычаю честь им. Мало-помалу завязалось импровизированное состязание в остроумии — аския. Юсупов тоже смеялся, чтоб не обидеть учкурганцев. Он знал о том, о чем час спустя все прочли в свежих газетах, — о вторжении фашистских войск в Польшу. Уже не отсветы — языки военного пламени коснулись советских рубежей.

В машине рядом с Юсуповым сидел Сергей Константинович Емцов, давний сподвижник, еще по Ташкентскому окружному партии, добрый товарищ. Худощавый, подвижный, Емцов наклонился к Усману Юсуповичу, спросил взволнованно все о том же: чего теперь ждать на западных границах?

Юсупов молчал. Потом положил широкую ладонь на руку Емцова.

— Вилт меня мучит, Сергей Константинович. Вилт. Вот ведь зараза какая, подумай! Сколько хлопка попортил в этом году, — он обнял Емцова за плечи и спросил: — Ферганская селекционная станция далеко отсюда? Давай-ка заедем, а? Там, мне докладывали, новый сорт вывели. Говорят, вилта ничуть не боится.

В конце года должно было быть принято новое всесоюзное постановление о дальнейшем развитии хлопководства в Узбекистане. Юсупов внимательно следил за тем, как собирают материалы для Москвы. Наверное, строки о внедрении сортов, которым не страшен вилт, рак хлопка, иссушающий дотла живое волокно, будут в постановлении весьма и весьма уместны. Суть предстоящих дел не только в том, чтобы засевать как можно большие площади. Если не остановить вилт, он в состоянии сожрать треть урожая.

Сообщения о новых удачных сортах, весьма попахивающие сенсационностью, Юсупов слышал не раз; обычно они не выдерживали проверки практикой. Сейчас дело обстояло иначе. Юсупов чувствовал это, основываясь, впрочем, на реальных фактах. Он знал как солидных специалистов руководителей Ферганской опытной станции, в частности, прекрасного агронома Румшевича. Привлекло и то, что сами они были крайне сдержанны в оценках своей работы, высказывали даже сомнения по поводу того, проявит ли новый сорт свои достоинства в иных природных зонах, в Хорезме, к примеру.