Дыбенко был младше ее на 17 лет, Раскольников – на все двадцать. Но недаром современники отмечали: когда Александре было 25 лет, она выглядела на пять лет старше. В тридцать пять ей с трудом давали тридцать. А когда ей было за сорок, она казалась двадцатипятилетней. Разница в возрасте не смущала ее: отношения со Шляпниковым доказали, что это не помеха. Не мешала ей разница и в социальном положении, и в образовании. Образованную аристократку ничуть не смущало, что Дыбенко, происходивший из совершенно неграмотной семьи с Украины, до конца своих дней делал ошибки почти в каждом слове. Но зато их с Александрой объединяло общее дело – победа мировой революции. Как бывало и до этого, ей показалось, что наконец-то она встретила человека, предназначенного ей судьбой. После Октябрьского переворота Коллонтай стала членом первого советского правительства – Совета Народных Комиссаров. Ей достался пост наркома государственного призрения – она стала первой в истории женщиной-министром. Александр Шляпников стал наркомом труда. На правах наркома – в качестве члена коллегии по военным и морским делам – в Совнарком вошел и Дыбенко.
На новом посту было неимоверно трудно. Война, революции, разруха, нищета привели к тому, что потенциальных подопечных наркома призрения – больных, инвалидов, беспризорников – было гораздо больше, чем возможностей им помочь. Приходилось идти на беспрецедентные меры. Чтобы найти помещение для Дома инвалидов, Коллонтай штурмом берет Александро-Невскую лавру – ее не остановили тысячные толпы собравшихся по набату прихожан. На следующий день во всех церквах Александру Коллонтай предали анафеме. Услышав об этом, она расхохоталась. А вечером отметила это событие дружеской попойкой с сотрудниками своего наркомата. По ее инициативе был упразднен церковный брак, замененный гражданским, она сформулировала и декрет о разводе. Теперь браки заключались и расторгались по первому заявлению. Тем же декретом были уравнены в правах дети – и рожденные в браке, и незаконнорожденные.
Слух о бурном романе двух героев революции, Дыбенко и Коллонтай – их имена были у всех на слуху, – разошелся по всей России. Некогда влюбленный в Александру морской офицер Михаил Буковский пустил себе пулю в висок. Он не смог вынести, что дочь офицера и генерала, которого он чтил, пала так низко. Узнав об этом, Коллонтай сказала: «Этого еще не хватало!»
В 1918 году за сдачу Нарвы намного превосходящему по силе противнику Дыбенко обвинили в измене и собирались расстрелять. Узнав об этом, Коллонтай в знак протеста ушла с поста наркома. Чтобы иметь возможность на законных основаниях хлопотать об освобождении Дыбенко, она предложила Павлу пожениться. Сообщение о том, что их брак зарегистрирован под номером 1, обошло все газеты. На самом деле их брак так и не был заключен официально. На суде Дыбенко прочел речь, составленную Коллонтай. Суд присяжных, состоящий из рабочих и матросов, вынес оправдательный приговор, и из зала Дыбенко вынесли на руках.
В сентябре 1918 года был объявлен «красный террор» – без суда и следствия были расстреляны тысячи человек. Коллонтай прекрасно понимала, что происходит, – об этом свидетельствуют дневниковые записи, но ее публичная деятельность была направлена на поддержание существующего режима. Дыбенко тем временем воевал на Украине и лишь изредка мог появляться в Москве – туда к тому времени перебралось Советское правительство. В разлуке с Павлом Коллонтай снова взялась за перо. Выходили и переиздавались ее книги, чуть не ежедневно появлялись ее статьи в «Правде», «Известиях» и других газетах. Всюду звучала тема, ставшая для нее главной: полная свобода любви – знак полного освобождения от пут буржуазной морали. Однажды она прибегла к метафоре, ставшей крылатой: в свободном обществе удовлетворить половую потребность будет так же просто, как выпить стакан воды. Она сказала это в пылу полемики, рассуждая о неопределенном будущем, но ее слова возвели в концепцию и окрестили то, что за ней скрывалось, «теорией стакана воды». Ленин, консерватор в вопросах морали, не мог смириться с этой идеей – по его мнению, молодежь от нее просто взбесилась. Но теория прижилась.
В 1919 году положение Коллонтай упрочилось. Она получала все новые и новые должности, назначения, поручения. Но тут стало известно, что в Петрограде арестовали Саткевича. Она кинулась по знакомым: Горький ничего не смог сделать; Дзержинский мялся, пространно рассуждая о партийном долге, и она поняла, что разговор с ним – лишь потеря времени. Наконец решилась позвонить Ленину. Тот поначалу не захотел слушать. Но тогда Коллонтай сказала: «Это для меня вопрос жизни. Не для Саткевича, а для меня». И по личному распоряжению Ленина Саткевича освободили. После пережитого Александра Михайловна свалилась с тяжелейшим воспалением почек. Эта болезнь потом будет преследовать ее всю жизнь.
Пока она болела, Дыбенко забрасывал ее письмами с фронтов, иногда заезжал. И тут поборница свободной любви открыла для себя новое чувство – ревность. Дыбенко писал ей любовные письма, но она чувствовала – не ей одной. Когда был в Москве, ему постоянно звонили незнакомые ей женщины, он все время куда-то отлучался. В кармане его френча она обнаруживает любовные записки – одна из них была от ее собственной секретарши. Терзаемая ревностью, она вызывает Павла на разговор. Тот, признавшись во всем, тем не менее просит простить его: она для него остается главной любовью. Она простила. Ей было уже пятьдесят. Через некоторое время она приезжает к нему в Одессу – разрешение на поездку стоило ей огромных унижений. А Павел, уехавший на час, пропадает на всю ночь. Когда он вернулся, она сказала, что между ними все кончено. Павел ушел в дом. Раздался выстрел. Дыбенко остался жив: орден Красного Знамени отклонил пулю. Рана была неопасной.
Как оказалось, именно в ту ночь восемнадцатилетняя любовница Павла Валя Стафилевская потребовала сделать окончательный выбор – или она, или Коллонтай. Павел не выдержал. Когда Коллонтай вызывали для объяснений в парткомитет, она брала всю вину на себя – но там, как выяснилось, были в курсе романа Дыбенко. Она чувствовала себя совершенно раздавленной.
Вернувшись в Москву, она просит Сталина отправить ее куда-нибудь за границу. К разочарованию в личной жизни добавилось и осознание того, что ее время – время романтиков революции – проходит и наступает время бюрократических игр. Ее партийная карьера шла к финалу, и Коллонтай добровольно решила устраниться от начинающихся интриг.
Ей предложили пост полпреда в Норвегии – единственной стране, которая согласилась принять ее в качестве дипломата. С этого момента начинается ее дипломатическая карьера – пожалуй, наиболее достойный и полезный период ее жизни. Норвегия приняла ее настороженно – там еще помнили ее революционную деятельность. Однако после того как Коллонтай – по совету своего помощника Марселя Боди – закупила для России 400 тысяч тонн сельди, отношение к ней изменилось. Ведь тем самым она не только организовала поставки продовольствия в Россию, но и обеспечила работой норвежских моряков – основную рабочую силу Норвегии. А когда на вечере по этому поводу она произнесла тост на чистом норвежском, ее не только зауважали, но и полюбили.
