Итак, Ирод вновь обошел Клеопатру, которой не Оставалось ничего иного, как беситься с досады, тем более что она была уверена: на полпути Ирод не оставшихся. Время шло. Готовясь к новой войне с парфянами, Антоний вступил меж тем в Сирию. В Иерусалиме приблизился праздник Кущей, посвященный странствованию евреев по пустыне после исхода из Египта. Аристобул явился на нем впервые в качестве первосвященника. Народ приветствовал юношу, видя в нем асмонеянина, потомка законных царей Маккавеев, завоевавших некогда независимость Иудеи. Восторги толпы были косвенным осуждением Ирода, узурпатора, царя, навязанного иудеям римлянами.
Праздник завершился пиршеством во Дворце Александры в Иерихоне. Дружески беседуя с женой, тещей и шурином-первосвященником, Ирод, казалось, примирился с новым разделом власти в семье. После пиршества он отправился вместе с Аристобулом в сад. Они подошли к пруду, где купались придворные. Ирод предложил Аристобулу последовать их примеру, но молодой человек сказал, что достоинство первосвященника не дозволяет ему обнажаться в публичном месте. Он подождал, пока стемнеет, и вошел в воду. Придворные окружили его, смеясь и заставляя нырять. Внезапно заметили, что юноша не появляется более на поверхности.
«Случайная» смерть Аристобула повергла Ирода в глубочайшую скорбь, и он устроил ему великолепные похороны. Александре не оставалось ничего иного, как слать нового гонца к Клеопатре. Та потребовала от Антония призвать к себе Ирода и лично произвести расследование. Антоний повиновался и призвал Ирода в Апамею.
Вскоре Клеопатре стало известно, что Ирод вернулся в Иерусалим, очищенный от всех подозрений, мало того, теперь он распускает слухи, будто Антоний просил Клеопатру ни в коем случае не вмешиваться более в дела Иудеи. Одновременно Клеопатра получила призыв о помощи от Мариамны, которой пришлось спасаться бегством из Иерусалима. Ирод, как выяснялось, велел своему дяде Иосифу умертвить Мариамну в случае, если он не вернется со встречи в Апамее, но Иосиф сообщил об этом приказе Мариамне.
И тут до Клеопатры дошли новые вести. Ирод велел заковать Александру в цепи, а Иосифа умертвить. Антоний отправился меж тем воевать на Восток. Впавшую было в немилость Мариамну Ирод вновь простил, и она вернулась в Иерусалим.
Итак, против Ирода Клеопатра оказалась бессильна. Тот выворачивался из любого положения и в душе, казалось, издевался над ней. Умей, однако, Клеопатра читать будущее, она знала бы, что после ее смерти эти победы дорого обойдутся Ироду: на основании ложных подозрений иудейский царь умертвит Мариамну, но не сможет вырвать из сердца любви к этой женщине, и ее призрак, являясь убийце, доведет его до безумия. Но это уже другая история. Для нас важно, что дружба между Антонием и Иродом дала новые аргументы противникам брачного союза Антония с Клеопатрой. Перипетии этой истории вновь напоминают нам о политической уязвимости Клеопатры, заговор Мариамны и Александры раскрывает механизм супружеских отношений, демонстрирует, вели можно так выразиться, независимость Антония. Уж если он не посчитался с желаниями Клеопатры в таком сравнительно малом вопросе, как ссора в царской семье в Иудее, вряд ли бы он позволил помыкать собой, когда дело коснулось будущности его империи и его отношений с Римом.
Таковы обстоятельства. Отношения между автократором и египетской царицей в момент второй парфянской кампании трудно охарактеризовать как любовь-страсть. Подстраиваясь к своему стареющему мужу, Клеопатра потакает всем его прихотям, всем, разумеется, кроме тех, которые сулят ей беды. Тем не менее они по-своему, очевидно, любят друг друга, их ссоры, пусть жестокие, служат подтверждением этой мысли, напоминая странным образом отношения четы Антоний — Фульвия, когда у женщины, что, впрочем, нетипично для той эпохи, появились общественные права и она не желает, чтобы дела решались помимо ее воли. Возможно, Антоний ощущал потребность в такой ситуации.
Но это еще не значит, что он не умеет поставить на своем, — примером тому может послужить все та же Фульвия. Самостоятельной тактики он придерживался при встрече с Иродом в Апамее. Самостоятелен он и сейчас, углубляясь с войском в Армению.
С той поры как Антоний и Клеопатра поженились, царицу не покидает горькое чувство, что она царствует в одном только Египте. Разумеется, царство изрядно увеличилось, оно приблизилось к границам некогда Великого Египта; разумеется, для дочери незадачливого Птолемея Авлета достижение было значительным, взлет впечатляющим, но ведь все держится, по существу, на ее союзе с Антонием. Октавиан, Октавия и Ирод единодушно считают это слабостью Антония и преимуществом Клеопатры.
Вот уже семь лет, как они живут вместе. Она дала Антонию двух близнецов и маленького Птолемея. Не тара ли подумать о том, чтоб оформить династические интересы? Надежней всего было бы обеспечить будущее, упрочив ее личный союз с Антонием. Когда будет провозглашено, что после ее ухода Цезарион наследует такое-то и такое-то царство, а Клеопатра Селена и Александр Гелиос другое, а маленький Птолемей еще одно, когда об этом будет заявлено громогласно, с соблюдением надлежащих формальностей и церемоний, тогда приутихнут все интриги. Да и к тому же ее союз с Антонием будет рассматриваться как совершившийся факт, а не как преходящее обстоятельство.
Клеопатре были знакомы политические уловки: затаиться и ждать, — это тактика, которую по отношению к ней практиковал все тот же Ирод. Разве не прибегала она к ней, пока не встретила Цезаря, да и позже, когда после мартовских ид наступили тяжелые времена? Ей ведомы были все козни и происки дворцов, где обитали цари, чья судьба зависела от воли могущественного соседа: Так повелось в этом уголке света с незапамятных времен. В прошлом, удаленном от Клеопатры более, чем Клеопатра удалена от нас, Египет был великой державой, ему случалось мериться силами с другими великими державами по ту сторону сирийской пустыни, доводилось побеждать и терпеть поражения, с бегом столетий города и государства росли, рушились, исчезали, на их месте возникали новые. Устоял один лишь Египет. Теперь ему предстояло сыграть свою прежнюю роль и обрести былое могущество, начертать это знаками столь же вечными, сколь вечны знаки, начертанные на гранитных обелисках.
То были, несомненно, идеи зрелого возраста. Необходимость упрочить будущее делалась все настоятельнее. Тридцать пять лет для египетской царицы — это долголетие, к тому же вступление в опасный возраст. Антония не станут уже прельщать ни Мариамной, ни беднягой Аристобулом. Клеопатра Луна станет угрожать матери не ранее чем лет через двенадцать. Не существует такой царевны из рода Лагидов, которую кто-то мог бы подсунуть Антонию вместо Клеопатры. Она сотворила вокруг пустоту. Но есть еще Октавия и Рим.
