Флетчер Хендерсон был тогда мало кому известным негритянским пианистом, руководившим маленькой группой под названием «Black Swan Troubadors», которая сопровождала подающую надежды исполнительницу блюзов Этель Уотерс в гастролях по Югу. Хендерсон так и не стал крупным пианистом и был очень ленивым руководителем, но зато обладал удивительной способностью распознавать джазовые таланты. Поскольку маршрут его турне проходил через Новый Орлеан, он услышал игру Армстронга. Скорее всего, их встреча произошла в клубе на Очард-стрит. Тридцать лет спустя Хендерсон вспоминал, что Армстронг «был симпатичным, полным энтузиазма парнем. Он старательно дул в свою большую трубу, а вот новоорлеанский джаз-бэнд, в составе которого он играл, был, напротив, очень маленьким» . И тем не менее Армстронг произвел на Хендерсона такое сильное впечатление, что он тут же пригласил его в свою группу на весь период до конца гастролей. Луи заколебался, начал говорить, что не хочет ехать без своего дружка Затти Синглтона. Я думаю, что повторилась прежняя история: он просто не мог решиться отправиться в незнакомые места с незнакомыми людьми, и ему хотелось иметь рядом с собой хотя бы одного старого друга. Хендерсон не захотел увольнять своего ударника, и Армстронг остался в Новом Орлеане.
«Record Changer», July-Aug. 1950.
Тем же летом новую попытку вытащить, наконец, Армстронга из Нового Орлеана предпринял его старый покровитель Джо Оливер, который прислал ему из Чикаго телеграмму с приглашением в свой оркестр. Уверенный в постоянной поддержке Оливера, Армстронг на этот раз решил уехать из дома. Луи поздно покинул свой родной город, фактически одним из последних среди крупных новоорлеанских музыкантов, но зато это был уже зрелый исполнитель, готовый заявить о себе во всеуслышание.
Совершенно очевидно, что к тому времени его профессиональная репутация среди коллег-музыкантов была исключительно высока. Ори пригласил Луи в свой, считавшийся тогда лучшим, джаз-бэнд, а позднее назвал первым кандидатом в создаваемый им оркестр в Лос-Анджелесе. Мерабль предложил ему работу на пароходах. Хендерсон, едва послушав игру Луи, тут же захотел включить его в свою группу. Что же в его игре было такого особенного, неповторимого, что привлекло внимание этих опытных музыкантов?
Армстронг так еще ни разу и не записался, и мы не можем судить о том, какой была его игра в тот период. Однако через девять или десять месяцев после отъезда Луи из Нового Орлеана вышла наконец его первая пластинка. Вряд ли за такой короткий срок его исполнительское мастерство претерпело радикальные изменения, хотя можно предположить, что добавилось уверенности и опыта. Ясно одно: неповторимость игры Армстронга, которую так ценили его коллеги, заключалась не в какой-то необыкновенной технике. Хотя сам Луи в своих мемуарах дает понять, что предметом его особой гордости были «быстрые пальцы», никто из знавших его в тот период музыкантов не говорит о каких-либо исключительных технических возможностях Армстронга. К тому времени он еще не привнес в джаз и свою удивительную игру в верхнем регистре.
Коль скоро дело было не в технике, остается предположить, что игра Армстронга обладала какими-то скрытыми внутренними качествами, благодаря которым она потрясала слушателей до глубины души. Видимо, к 1922 году он уже обладал sine qua non великого артиста — индивидуальным голосом. Достаточно услышать одну-две фразы, произнесенные нашими друзьями или родственниками, чтобы мы сразу определили, чей это голос. По одной страничке текста, по кусочку холста мы можем сказать, кто это — Диккенс или Фолкнер, Тициан или Ван Гог. Точно так же любой, кто достаточно часто слышал игру Армстронга, узнает ее по первым же звукам, по тончайшим модуляциям, по особому, ему одному присущему стилю исполнения. Так же как индивидуальная манера речи складывается из отдельных привычек, так и игра Армстронга определяется острой как бритва атакой, широким совершенным вибрато, глубоким, насыщенным звуком.
Обязательное качество (лат.).
Однако одними только модуляциями публику не покоришь. В речи человека мы ценим не особенности звучания его голоса, а ее содержание. Когда мы слушаем лучшие образцы исполнительского искусства, у нас возникает совершенно определенное ощущение того, что с нами кто-то разговаривает, к чему-то нас призывает, о чем-то умоляет, чего-то требует, что-то отрицает, упрашивает, объясняет, предостерегает, утешает, отчаивается. Мы слышим, как кто-то, глубоко убежденный в своей правоте, пытается донести до нас нечто исключительно важное. У нас появляется ощущение, что звучащая музыка — это рассказ, в который заложен какой-то «особый смысл». Возникает чувство, будто эта музыка не просто создается сейчас, у нас на глазах, исполняющим ее оркестром, но что она давно уже существует сама по себе, независимо от музыкантов, и что автор всего-навсего переложил ее на ноты, желая привлечь наше внимание к содержащимся в ней интересным и глубоким мыслям.
Почти с самого начала исполнительской деятельности Армстронга в его музыке был заложен тот самый «особый смысл», который так тщетно я пытался охарактеризовать. Именно поэтому она вошла в жизнь четырех поколений людей, стала составной частью более десятка различных духовных культур. Мне кажется, что необыкновенная одухотворенность игры Армстронга начала проявляться очень рано, сразу же, как только ему позволили это технические возможности. Переломный момент в его творчестве наступил, видимо, где-то около 1917 года, когда девятнадцатилетний Армстронг почувствовал надежное плечо своего покровителя «Кинга» Оливера.
Почему лишь немногие обладают индивидуальным, неповторимым голосом, а большинство из нас лишены этого дара? Почему им обладал Армстронг? Конечно, в какой-то степени индивидуальность порождается возможностью свободного самовыражения, непосредственностью, которая, как мы помним, с раннего детства была характерной чертой Армстронга. В той среде, где он вырос, не принято было скрывать свои чувства. Луи мог сказать каждому, что он думал. Но ведь были и другие, кто вырос точно в таких же условиях. Что же им помешало стать яркой индивидуальностью? Откуда в музыке Армстронга тот «особый смысл», который сделал ее неповторимой? Об этом можно только гадать. Мы знаем наверняка только одно: его музыка обладала этим свойством. Наверное, он был просто благословенным человеком.
ЧИКАГО
Чикаго, где Луи Армстронг прожил большую часть последующих семи лет, сильно отличался от города, где он вырос. Если Новый Орлеан был добродушным и веселым, то Чикаго — энергичным и неуемным. Новый Орлеан имел давнюю историю, собственные традиции, в нем жили известные семейные династии, господствовавшие по праву рождения, а в Чикаго все было новым, молодым, и каждый, у кого напористость сочеталась с наглостью, мог выбиться в люди. Жители Чикаго считали, что за их городом — будущее, что очень скоро он затмит старые, пока еще господствующие центры Запада. Новоорлеанцы были убеждены, что жизнь дается человеку ради удовольствий. В Чикаго полагали, что единственно стоящим делом является коммерция. Город был расположен на пересечении крупных железнодорожных и водных путей, по которым следовали грузы стоимостью в сотни миллионов долларов: зерно, мясо, сталь, практически все остальные виды товарной продукции, которую в огромном количестве поглощала индустриальная Америка. Чикаго пользовался репутацией скандального, предприимчивого города, где ценился только успех и мало значения придавали нравственным или этическим проблемам. Неудачниками, как правило, оказывались люди хорошие. Царившая в городе атмосфера должна была оказать влияние и на музыку Армстронга. В Новом Орлеане музыка звучала для удовольствия. В Чикаго она была придатком огромной, контролируемой гангстерами индустрии развлечений, созданной ради того, чтобы делать деньги.
