Глава 12
Изящный и опрятный бригадефюрер СС Эрих Науман предстал перед судом в коротком форменном кителе желто-зеленого цвета. У него были правильные черты лица, он обладал прекрасной военной выправкой. Наверное, Науман должен был производить сильное впечатление, когда в мундире генерала СС, сияющих сапогах, со сверкающим кортиком на боку вел колонны к местам исполнения казней во славу Адольфа Гитлера и во имя очищения мира арийцев (от неарийцев).
Из русского города Смоленска в России он отсылал в адрес Эйхмана донесения, в одном из которых отмечалось, что в ноябре 1941 г. эйнзатцгруппой В было убито 17 256 евреев, в том числе 16 детей в детском саду. В другом рапорте указывалось, что в период с 6 по 30 марта 1942 г. было казнено несколько тысяч военнопленных. Несмотря на то что некоторые казни были отмечены как мера наказания за «воровство», «преднамеренное убийство», «акт саботажа» или «шпионаж», большинство казненных указывались просто как «евреи», «цыгане» или «члены коммунистической партии». Науман признал, что в распоряжении его эйнзатцгруппы было два или три газовых фургона (газвагена), которые применялись при «массовом уничтожении людей».
Здесь следует несколько отвлечься, чтобы коснуться вопроса об управлении и контроле со стороны Эйхмана за деятельностью эйнзатцгрупп, как это виделось на примере группы Наумана. На процессе над Эйхманом я упоминал о том, что начальник VI группы РСХА Шелленберг привлекался к работам в рамках операции «Цеппелин». (Массовая подготовка и заброска в советский тыл диверсантов и шпионов из бывших советских военнослужащих, попавших в немецкий плен. Осуществлялась с начала 1942 г. – Ред.) Некоторых из этих шпионов позже казнили сами немцы силами, в частности, солдат эйнзатцгруппы В под руководством генерала Наумана. Я указал, что Шелленберг работал во взаимодействии с AMT IV (гестапо), и отчасти из чувства долга, отчасти из корпоративной солидарности двух коллег из одного ведомства Шелленберг установил контакт с руководителем подгруппы IV В4 гестапо Эйхманом.
По этой причине, а также в связи с тем, что во время отсутствия Мюллера он выполнял обязанности последнего, Шелленберг знал все подробности деятельности Эйхмана. На Нюрнбергском процессе Шелленберг рассказал мне, а я засвидетельствовал этот рассказ на судебном процессе в Иерусалиме, что «Эйхман как шеф той части структуры РСХА, что занималась еврейским вопросом, направлял и контролировал операции эйнзатцгрупп по истреблению евреев».
Наумана, как и Брауне или Отта, можно было отнести к той части группы обвиняемых, которая избрала принцип защиты «я ничем не выделялся среди остальных, выполняя приказы сверху». Когда Науман занял отведенное ему место, чтобы дать показания в свою защиту, я спросил его, действительно ли он полагает, что для того, чтобы выиграть войну, было необходимо убить сотни тысяч беззащитных людей, в том числе женщин и детей, он, не задумываясь, ответил утвердительно.
Однако позже он, вероятно, все же почувствовал, что допустил промах, и тоже попытался укрыться за спасительной фразой, что приказ Гитлера вызывал у него неприятный осадок. Тогда я предположил, что, наверное, он допускал, что было неправильно убивать невиновных представителей мирного населения, в особенности женщин и детей, и спросил об этом обвиняемого. Но он ответил под рокот удивления, прокатившийся в зале суда в Нюрнберге, заполненном зрителями и представителями прессы из разных уголков мира: «Нет, ваша честь, это не было неправильно. Ведь я был обязан делать это, поскольку существовал приказ фюрера».
Однако позднее смысл его ответов вновь стал склоняться к прямому признанию того зла, которое нес этот приказ. Я задал естественный вопрос: «То есть вы сознавали, что в приказе было нечто неправильное с точки зрения морали?» И снова получил неожиданный ответ: «Нет».
«Вы не видели ничего предосудительного в том, чтобы, как косой, опустошать ряды тех беззащитных мужчин и беспомощных женщин и детей? Вам не казалось это неправильным с точки зрения морали?»
«Это не было несправедливостью, ваша честь».
Поскольку не было никаких сомнений в том, что Науман участвовал в убийствах, в которых обвиняли его самого и его подчиненных, единственным, что нам оставалось, было установить, истреблял ли он тысячи людей, перечисленных в своих рапортах, поскольку полностью и искренне одобрял приказ фюрера, из чего следовало бы, что его вина установлена окончательно. Или же он был вынужден делать это против своей воли, что привело бы к тому, что вердикт суда был бы более мягким. Таким образом, для того чтобы трибунал мог принять решение, жизненно важным было установить, допускал ли когда-либо Науман, что директива его фюрера могла быть незаконной. На прямой вопрос об этом он ответил: «Ваша честь, я знаю, что мое «да» или «нет» является очень важным для вашего решения, и я готов сразу ответить на этот вопрос».
Но было видно, что на самом деле он испытывает тяжелые сомнения, и о том же говорило повисшее тяжелое молчание. Желая несколько разрядить обстановку, я отметил, что все, чего мы ждем, – это правды.
«Как вы думаете, был ли приказ справедливым или нет? Каким он был? Суд никоим образом не намерен оказывать на вас давление с целью получить окончательный ответ».
Я обратил внимание обвиняемого на необычность того факта, что по приказу фюрера людей убивали, не давая им возможности защитить себя или даже выразить свой протест.
«Были ли вы согласны с приказом или вы не соглашались с ним?»
Его голос дрогнул, когда он ответил: «Да, ваша честь, я был согласен с тем приказом».
Но как только он произнес эти слова, похоже, сразу же пожалел об этом. Он смотрел застывшим взглядом вперед, как бы сознавая, что здесь, в Нюрнберге, он стоял на перекрестке, там, где народы всего мира подводили итог его деяниям. Мышцы его горла явственно напряглись, и я предположил, что он готовится заявить, что его мучает совесть, что он не может выдержать ее постоянных приступов в связи с убийствами такого количества людей, перед которым содрогнулся бы даже вождь дикарей-каннибалов. Но Науман продолжал колебаться. Было видно, что он не может отречься от человека, который сделал его генералом и наделил той высшей властью, которой может только пожелать смертный, властью единолично выносить смертные приговоры. И он решил остановиться на прежнем решении и настаивать на том, что одобрял приказ Гитлера.
Желая убедиться, что это было хорошо обдуманное решение, я спросил: «И поскольку вы были согласны с приказом, вы всегда охотно выполняли его, не испытывая потребности попытаться отказаться от его выполнения?»
