Дженифер и я начали принимать больше героина, но я всё ещё продолжал свои маниакальные кокаиновые разгулы. Когда я мог, я крал новую машину Дженифер, старое такси, которое она называла Цирковой арахис (Circus Peanut), потому что он был цвета тех зефирных конфет. А когда я не мог, мне приходилось идти пешком к моему новому дилеру, писателю, который жил в паре миль от меня. Он занимался и героином, и кокаином, что было довольно удобно для меня. Но у меня с ним не было хороших сделок, с тех пор как он тоже стал принимать. И конечно, я сам был таким клиентом с шилом в заднице, который всегда будил его или просто тормошил, пока он меня не впустит.
Однажды я принимал кокаин у него, но я настолько обезумел, что он вышвырнул меня вон. Я всегда был скрупулёзен по поводу использования стерильных шприцов и стерильной ткани, когда начинал принимать, но сейчас мне было всё равно. Если было нужно, я использовал шприц, который находил на улице. Вместо стерилизованной ткани я использовал часть носка или чаще фильтр от сигареты. Сначала я пользовался только стерилизованной водой из источников, чтобы рассвести порошок, но тогда я просто открывал крышку бачка в туалете, искал разбрызгиватель для газона или даже лужу.
Это сумасшедшее поведение начало вторгаться в мою профессиональную жизнь. Я стал пропускать репетиции и сессии записи. А потом я даже начал пропускать некоторые концерты, включая большое панк-рок шоу в Olympic Auditorium на окраине города, где мы играли с нашими друзьями The Circle Jerks и Suicidal Tendencies.
Я ушёл в разгул за пару дней до этого. И когда день шоу пришёл, я не мог остановиться принимать. Я всё говорил себе: “О’кей, это последний грамм, который я приму, а потом я поеду на шоу”. То, что я так подвёл группу, было самым мучительным чувством, которое у меня когда-либо было. Но Кейт Моррис (Keith Morris), мой друг из The Circle Jerks, заменил меня. Он пел одну и ту же строчку, “Ты получаешь то, что видишь” (“What you see is what you get”), в каждой песне. И это был не единственный раз, когда я пропускал концерт, потому что я постоянно принимал. Мы играли одними из первых в Long Beach, и я был никакой, поэтому подростков из толпы пригласили спеть вместо меня. А в другой раз пел брат Линди.
Мы решили записывать альбом на студии El Dorado, который был прямо в Голливуде, на Вайне. El Dorado была классической старой голливудской студией с отличным старинным оборудованием. На роль инженера мы наняли Дэйва Джердэна (Dave Jerden), легко идущего на контакт, опытного и знающего человека за микшерным пультом. Энди Гилл был далеко не таким, каким мы его представляли. Он был доступным, но был и очень английским, полуотстранённым, абсолютно умным, но безбашенным. Мы были теми агрессивными, изменчивыми индивидуалистами, а теперь рядом был этот мягкий английский парень в красивых брюках. Даже, несмотря на то, что нам всем он нравился, и он был заинтересован в нас, он не становился нашей правой рукой. Он, конечно, не разделял нашу музыкальную эстетику и идеологию. Они находились как бы ниже него. Он уже был там, делал это, это было отлично, но давайте двигаться дальше, идти куда-то ещё. А мы думали: “Куда-то ещё? Это то, кем мы являемся!”. Поэтому было небольшое напряжение.
Однажды я заглянул в блокнот Гилла, и рядом с песней Police Helicopter он написал “дерьмо”. Я был уничтожен тем, что он отклонил её как дерьмо. Police Helicopter была бриллиантом в нашей короне. Она воплощала дух того, кем мы были, это было движущей, колющей, угловатой, шокирующей атакой звука и энергии. Чтение его заметок закрепило в наших головах мнение: “О’кей, теперь мы работаем с врагом”. Это стало как бы “он против нас”, особенно против Фли и меня. Создание этого альбома стало реальной битвой.
Стилем Энди было создать хит любой ценой, но это было такой ошибкой иметь какой-либо план. Он должен был всего лишь сделать нас лучшей группой, какой мы могли быть. Мы создавали все эти реально красивые, жёсткие, интересные мелодии, а он говорил: “О, нет, нет, вы никогда не попадёте на радио с такой музыкой”. Мы отвечали: “А ты что думаешь? Мы не делаем это, чтобы попасть на радио”. Он говорил: “А я делаю. Я стараюсь, чтобы что-то здесь могло попасть на радио”. Джек Шерман (Jack Sherman) также не разделял нашу с Фли точку зрения. Он был новичком в группе и гораздо больше сотрудничал с Энди, чем Фли и мной, для получения этого чистого, подходящего для радио звука.
Если эти двое объединились, это было из-за того, что Энди видел Джека в качестве своей марионетки, которую он мог контролировать в студии. Мы всё время спорили о звуке гитары Джека. Энди пытался смягчить его, а мы сделать безбашенным. “Это слабо, мягко и хрупко, а это панк-рок песня, и звук должен быть грязным и жёстким”, кричали мы.
Часть нашего расстройства, связанного с Джеком было то, что он был отполированным гитаристом, у которого не было панк-рок происхождения. Плюс к этому он был таким аккуратным в отличие от Фли и меня. Однажды Джек готовился играть в студии, и я пришёл туда рано. У него в руках была маленькая тряпочка, которой он мягко чистил гриф своей гитары. А потом он полез в свою древнюю докторскую сумку со всяким барахлом и достал оттуда то, что выглядело как освежитель воздуха. И он начал ловко разбрызгивать спрей по грифу своей гитары.
- Что это, чёрт возьми, такое? Что ты делаешь со своей гитарой? - спросил я.
- О, это Fingerease. Он помогает пальцам легче скользить вверх-вниз по грифу, - сказал он.
Я привык к Хиллелу (Hillel), который играл так жёстко, что его пальцы начинали отваливаться. Он знал, что вечер удался, если его гитара покрыта кровью. А здесь был этот парень, который по-пидорски разбрызгивал спрей на свой гриф, чтобы пальцы легче скользили. Я начал подкалывать его: “А у тебя есть Fingerease? Выходя из дома, не забудь свой Fingerease.” А он ответил: “О, да ты неверное и не знаешь, что такое уменьшенный септаккорд”.
Первые пару дней на студии всё было прекрасно. Но скоро я понял, что Энди рассчитывает на звук, который нам никак не подходил. В конце сессий записи Фли и я буквально вырывались из студии в аппаратную, сворачивали все регуляторы на пульте и орали: “Иди на хрен! Мы тебя ненавидим! Это полное дерьмо!”. Энди всегда был абсолютно спокоен. А Дэйв Джердэн был как одна из тех кукол с кивающей головой на заднем сидении машины: “Мы должны слушать Энди. Мы должны слушать Энди”.
Мы записали некоторый лёгкий материал тоже. Однажды вечером в студии мы были в середине горячего спора с Энди, когда Фли сказал: “Ладно, подождите. Мне нужно выпустить из себя моё большое блистательное дерьмо”.
- О, да. Обязательно принеси это потом мне, - сказал Энди шутливо.
- О’кей, - ответил Фли.
- Я не забуду, что ты пообещал, - сказал Энди.
Я вышел вместе с Фли из комнаты. И всю дорогу в ванную мы говорили: “Давай на самом деле принесём ему дерьмо”.
