«…Опять принялся за работу. Как бы я обрадовался, если б узнал, что и Вы принялись за нее! Конечно, Вы правы; прежде всего нужно жить как следует; но ведь одно не мешает другому…» 30 Но Тургенев, видимо, не понял «Исповеди» и не согласился со взглядами моего отца.
Ему он написал:
«Я начал было большое письмо к Вам в ответ Вашей „Исповеди“, но не кончил и не кончу, именно потому, чтобы не впасть в спорный тон…» 31 А одновременно с этим письмом он писал Григоровичу следующее свое мнение об «Исповеди»:
«Получил на днях через одну очень милую московскую даму ту „Исповедь“ Л.
Толстого, которую цензура запретила. Прочел ее с великим интересом: вещь замечательная по искренности, правдивости и силе убежденья. Но построена она вся на неверных посылках и в конце концов приводит к самому мрачному отрицанию всякой живой человеческой жизни… Это тоже своего рода нигилизм… И все-таки Толстой едва ли не самый замечательный человек современной России!..» 32 Как часто я себя спрашивала, так же, как я думаю, и многие другие, о том: какая могла быть причина частых ссор отца с Тургеневым?
О литературном соревновании, мне кажется, не могло быть и речи. Тургенев с первых шагов моего отца на литературном поприще признал за ним огромный талант и никогда не думал соперничать с ним. С тех пор как он еще в 1854 году писал Колбасину: «Дай только бог Толстому пожить, а он, я твердо надеюсь, еще удивит нас всех» 33, — он не переставал следить за литературной деятельностью отца и всегда с восхищением отзывался о ней.
«Когда это молодое вино перебродит, — пишет он в 1856 году Дружинину, — выйдет напиток, достойный богов» 34.
В 1857 году он пишет Полонскому:
«Этот человек пойдет далеко и оставит за собой глубокий след» 35.
А между тем эти два человека никогда друг с другом не ладили…
Читая письма Тургенева к отцу, видишь, что с самого начала их знакомства происходили между ними недоразумения, которые они всегда старались сгладить и забыть, но которые через некоторое время — иногда в другой форме — опять поднимались, и опять приходилось объясняться и мириться.
В 1856 году Тургенев пишет отцу:
«Ваше письмо36 довольно поздно дошло до меня, милый Лев Николаевич… Начну с того, что я весьма благодарен Вам за то, что Вы его написали, а также и за то, что Вы отправили его ко мне; я никогда не перестану любить Вас и дорожить Вашей дружбой, хотя, — вероятно, по моей вине, — каждый из нас, в присутствии другого, будет еще долго чувствовать небольшую неловкость… Отчего происходит эта неловкость, о которой я упомянул сейчас, — я думаю, Вы понимаете сами. Вы единственный человек, с которым у меня произошли недоразумения; это случилось именно оттого, что я не хотел ограничиться с Вами одними простыми дружелюбными отношениями, — я хотел пойти далее и глубже; но я сделал это неосторожно, зацепил, потревожил Вас и, заметивши свою ошибку, отступил, может быть, слишком поспешно; вот отчего и образовался этот „овраг“ между нами. Но эта неловкость — одно физическое впечатление — больше ничего; и если при встрече с Вами у меня опять будут мальчики бегать в глазах, то, право же, это произойдет не оттого, что я дурной человек. Уверяю Вас, что другого объяснения придумывать нечего.
Разве прибавить к этому, что я гораздо старше Вас, шел другой дорогой…
Кроме собственных так называемых литературных интересов, — я в этом убедился, — у нас мало точек соприкосновения; вся Ваша жизнь стремится в будущее — моя вся построена на прошедшем… Идти мне за Вами невозможно; Вам за мною — также нельзя. Вы слишком от меня отдалены — да и кроме того, Вы слишком сами крепки на своих ногах, чтобы сделаться чьим-нибудь последователем. Я могу уверить Вас, что никогда не думал, что Вы злы, никогда не подозревал в Вас литературной зависти. Я в Вас (извините за выражение) предполагал много бестолкового, но никогда ничего дурного; а Вы сами слишком проницательны, чтобы не знать, что если кому-нибудь из нас двух приходится завидовать другому — то уже наверное не мне…» 37 В следующем году он пишет отцу письмо, которое, как мне кажется, служит ключом к пониманию отношений Тургенева к отцу:
«…Вы пишете, что очень довольны, что не послушались моего совета — не сделались только литератором38. Не спорю, может быть, Вы и правы, только я, грешный человек, как ни ломаю себе голову, никак не могу придумать, что же Вы такое, если не литератор: офицер? помещик? философ? основатель нового религиозного учения? чиновник? делец? Пожалуйста, выведите меня из затруднения и скажите, какое из этих предположений справедливо. Я шучу, — а в самом деле мне бы ужасно хотелось, чтобы Вы поплыли наконец на полных парусах…» 39 Мне кажется, что Тургенев, как художник, видел в моем отце только его огромный литературный талант и не хотел признавать за ним никакого права быть чем-либо другим, кроме как художником-литератором. Всякая другая деятельность отца точно обижала Тургенева, — и он сердился на отца за то, что отец не слушался его советов и не отдавался исключительно одной литературной деятельности. Он был много старше отца, не побоялся считать себя по таланту ниже его и только одного от него требовал: чтобы отец положил все силы своей жизни на художественную деятельность.
А отец знать не хотел его великодушия и смирения, не слушался его, а шел той дорогой, на которую указывав ли ему его духовные потребности. Вкусы же и характер самого Тургенева были совершенной противоположностью характеру отца.
Насколько борьба вообще воодушевляла отца и придавала ему сил, — настолько она была не свойственна Тургеневу.
Я думаю, что то, что Тургенев так охотно уезжал из России и жил за границей, — имело своим основанием именно этот страх перед борьбой. События, которые в его время происходили в России, не нравились ему; он говорил, что у него есть враг в России — крепостное право, но на борьбу у него не было охоты, и он, я думаю — бессознательно, предпочел удалиться от всего того, что его мучило, чем вступать в борьбу40. Издали он следил за тем, что происходило в России, и собирался принимать участие в ее жизни, но многие планы его так и оставались планами.
«…Я решился посвятить весь будущий год на окончательную разделку с крестьянами, — пишет Иван Сергеевич отцу в ноябре 1857 года, — хоть все им отдам, — а перестану быть „барином“ 41. На это я совершенно твердо решился, — и из деревни не выеду, пока всего не кончу…» 42 На следующий год от 17 (29) января он пишет отцу из Рима:
«Давно ожидаемое сбывается43, — и я счастлив, что дожил до этого времени… Не буду говорить Вам о том вопросе, который Вам, вероятно, уже уши прожужжал, но уверяю Вас, он занимает нас здесь чуть ли не больше, чем всех вас, находящихся на месте; каждое известие принимается с жадностью; толкам и спорам нет конца. Я также написал мемориал44, послал его (это между нами; дело идет об основании журнала, исключительно посвященного разработке крестьянского вопроса); словом, все мы завертелись, как белка в колесе… Я послал письмо к нашему предводителю…» 45 Насколько я знаю, из этих затей Тургенева ничего не вышло. Искусство всецело поглощало его жизнь, и все остальное имело для него лишь побочный интерес.
