Весь Елагин остров представлял собою огромный парк с массою больших и малых аллей. Дач на нем было очень мало, и все лишь казенные, в которых жили высшие должностные лица. Конечный пункт этого парка, так называемая «Стрелка», выходящая на море, служила в то время, особенно по вечерам, целью прогулок в экипажах, верхом и пешком элегантной петербургской публики, так что мне стоило выехать только из ворот нашего сада, чтобы попасть на идеальные мягкие дороги. Ездила я с берейтором по островам, а в плохую погоду в дворцовом елагинском манеже.
Как-то, в один из первых дней, мой Феридон, по-видимому, недовольный новой наездницей, понес меня, да так, что я пропала из глаз берейтора и лишь после получасового бешеного галопа сдержала лошадь тем, что направила ее на какую-то стену.
В воскресенье к обедне съезжалось всегда много родных и знакомых, большинство которых потом у нас завтракали, что создавало совсем помещичью атмосферу. Приехала к нам, конечно, Зетинька, напоминающая Колноберже, и стала помогать м-ль Сандо и немецкой гувернантке смотреть за Еленой, Олечком и Арой, которые, почуяв почти деревенскую свободу, совсем отбились от рук. Помню такой случай: приходит за мной утром, пока я еще одеваюсь, девушка и говорит, что м-ль Сандо просит меня сойти в сад, так как «с Александрой Петровной несчастье». Очень испуганная бегу я вниз и нахожу следующую картину:
На очень высоком старом дереве, совсем, совсем наверху сидит Ара, еле белеет ее платье среди ветвей, а внизу стоят в глубоком раздумье м-ль Сандо, Зетинька и гувернантка-немка. Ара плачет, говорит, что ей ужасно страшно и что она никак вниз сойти не может. Было ей тогда лет восемь. Гувернантки волнуются, желая, чтобы это происшествие кончилось до вставанья мама и папа, теряют голову: то строго приказывают Аре слезть, то умоляют ее этого не делать и ласковыми голосами обещают ее как-нибудь снять. А та сидит, судорожно схватившись за ветки, и все повторяет: «Боюсь, возьмите меня». Наконец я догадалась вызвать пожарных с лестницей, и Ара была бережно снесена на землю.
А Олечек отличилась и того лучше. Неожиданно за завтраком раздается ее голос:
– Папа, отчего наш сад окружен колючей проволокой?
– Чтобы злые люди к нам не влезли бы, детка.
– А как же я прошла и даже платье не разорвала?
– Ты прошла через проволочное заграждение?
– Хотите я вам покажу?
После завтрака папа, крайне заинтересованный, пошел в сад. Отправились туда все мы, дежурные чиновники и вызванный начальник охраны. Ничуть не смущенная большим количеством зрителей, Олечек объявила, что ей безразлично место, и там, где все остановились, там и согласилась она дать представление. Вмиг подобрала она ловко платье и на глазах изумленной охраны, змейкой скользнув между колючими проволоками, через минуты две очутилась, красная и сияющая, по ту сторону заграждения.
После этого начальник охраны, сконфуженно качая головой, пошел дать распоряжение сделать сеть более густой.
Хотя папа, конечно, в теплые летние дни было значительно легче работать на Елагином, чем в Зимнем дворце, он все-таки работал сверх сил. Вся его деятельность носила особенно напряженный характер весь май. Так хотелось папа верить, что Государственная дума образумится и, наконец, бросив систематическое осуждение правительства, примется за продуктивную работу.
В это время папа вел переговоры с лидерами партий, полагая единственным выходом из создавшегося положения образование Министерства общественного доверия. Ни минуты не допуская мысли о передаче власти в руки оппозиционеров и считая недопустимым государственный переворот, мой отец надеялся, что все же удастся создать новое правительство, предоставив самым видным и работоспособным депутатам несколько портфелей. Он все еще стремился связать выборных с правительством, дав им возможность работать на благо России на самых ответственных постах, но с какой грустью, весьма скоро, стал говорить папа, во время минутных прогулок по саду, что и тут, по-видимому, ничего не выйдет: легко осуждать и критиковать, а дело делать очень трудно, и все те, кто с такой легкостью и удовольствием критиковали работу министров, когда дело дошло до того, чтобы самим нести ответственность, предпочли остаться на легких ролях оппозиционеров.
Было ясно, что Государственная дума не только не шла ни на какие переговоры, но, наоборот, чем дальше, тем больше действовала наперекор правительству.
В мае был внесен подавляющим количеством членов Думы собственный законопроект земельной реформы, идущий вразрез со всеми пунктами правительственного закона. По этому вопросу папа произнес, выступая последний раз во второй Государственной думе речь, которой он старался воздействовать на оппозицию.
Речь П. А. Столыпина
(10 мая 1907 года)
«Господа члены Государственной думы! Прислушиваясь к прениям по земельному вопросу и знакомясь с ними из стенографических отчетов, я пришел к убеждению, что необходимо ныне же, до окончания прений, сделать заявление как по возбуждавшемуся тут вопросу, так и о предложениях самого правительства. Я, господа, не думаю представлять вам полной аграрной программы правительства. Это предполагалось сделать подлежащим компетентным ведомствам в аграрной комиссии. Сегодня я только узнал, что в аграрной комиссии, в которую не приглашаются члены правительства и не выслушиваются даже те данные и материалы, которыми правительство располагает, принимаются принципиальные решения. Тем более я считаю необходимым высказаться только в пределах тех вопросов, которые тут поднимались и обсуждались.
Я исхожу из того положения, что все лица, заинтересованные в этом деле, самым искренним образом желают его разрешения. Я думаю, что крестьяне не могут не желать разрешения того вопроса, который для них является самым близким и самым больным. Я думаю, что и землевладельцы не могут не желать иметь своими соседями людей, спокойных и довольных, – вместо голодающих и погромщиков. Я думаю, что и все русские люди, жаждущие успокоения своей страны, желают скорейшего разрешения того вопроса, который, несомненно, хотя бы отчасти питает смуту. Я поэтому обойду все те оскорбления и обвинения, которые раздавались здесь против правительства.
Я не буду останавливаться и на тех нападках, которые имели характер агитационного напора на власть, я не буду останавливаться и на провозглашавшихся здесь началах классовой мести со стороны бывших крепостных крестьян к дворянам, а постараюсь стать на чисто государственную точку зрения, постараюсь отнестись совершенно беспристрастно, даже более того, – бесстрастно к данному вопросу. Постараюсь вникнуть в существо высказывавшихся мнений, памятуя, что мнения, не согласные со взглядами правительства, не могут почитаться последним за крамолу. Правительству тем более, мне кажется, подобает высказаться в общих чертах, что из бывших здесь прений, из бывшего предварительного обсуждения вопроса ясно, как мало шансов сблизить различные точки зрения, как мало шансов дать аграрной комиссии определенные задания, очерченный строгими рамками наказ.
