На следующий день в камеру пришел вице-губернатор. Мы снова потребовали кровати. Я в шутку сказал тогда вице-губернатору, что лучшее оборудование тюрьмы необходимо в его личных интересах, ибо, почем знать, может быть, вместо нас сюда сядет впоследствии он сам. Не знаю, подействовал ли именно этот аргумент, или просто он оказался разумным человеком, но, во всяком случае, кровати нам предоставили.
Вскоре к нам стали поступать через уголовных заключенных записки от товарищей, арестованных за активное участие в забастовке: в этой тюрьме их сидело уже около 200 человек. В тот же день нас перевели к товарищам на второй этаж. Условия здесь были несравненно лучше: арестованные свободно общались друг с другом и гуляли по коридору. Некоторое время спустя вместе с продуктами мы получили с воли письмо от товарищей и листовку, выпущенную новым стачкомом - он приступил к работе уже через час после нашего ареста.
Большей радости мы себе тогда не могли представить.
Бакинский комитет партии при участии Филиппа Махарадзе после долгих споров решил снять основные требования забастовки, поставив, однако, обязательным условием немедленное освобождение всех арестованных и прекращение репрессий. На это было получено согласие азербайджанского правительства.
Я все время думал: на основании каких фактических данных мне предъявлено обвинение в подготовке вооруженного восстания?
К слову надо сказать, такое же обвинение Ковалю было полнейшим недоразумением. Коваль никогда не был коммунистом, занимаясь узкопрофсоюзными делами. Видимо, его спутали с Ковалевым, который действительно входил вместе со мной и некоторыми другими в военную комиссию Бакинского комитета партии. Какие же у англичан есть улики против меня?
Потом я вспомнил: за несколько дней до забастовки в наш рабочий клуб зашли трое рабочих и сообщили мне в присутствии Ковалева, что в порту находится баржа с 3 тыс. винтовок и другим вооружением, что о существовании этой баржи правительство ничего не знает и, так как баржа не охраняется, этим оружием можно воспользоваться. Все это показалось нам маловероятным, и мы никак не реагировали. Когда вскоре правительство опубликовало в газете сообщение, что баржа с оружием принадлежит рабочей конференции, мы поняли, что, видимо, среди тех трех рабочих, которые приходили к нам со своим сообщением, оказался провокатор, подосланный к нам военным комендантом города Григорьевым, хотевшим поймать нас в ловушку.
Теперь я вспомнил всю эту историю с баржей и решил, что меня и Коваля хотят как-то связать с ней, чтобы состряпать на нас дело и предать английскому военно-полевому суду, что по тем условиям означало расстрел.
Все эти вопросы тогда горячо обсуждались в узком кругу членов Бакинского комитета, находившихся в тюрьме. Строились разные планы нашего с Ковалем спасения. Автором и душой планов был неутомимый, настойчивый и очень изобретательный Стуруа.
Вскоре тюремная администрация объявила о скором освобождении большинства арестованных из нашей группы. Но надо мной продолжала висеть смертельная опасность. Мы все были уверены, что рано или поздно недоразумение с Ковалем разъяснится, ему легко доказать, что он - не Ковалев. Со мной же дело обстояло много хуже. Поэтому Стуруа выдвинул такой план моего освобождения: выйти из тюрьмы под видом другого товарища. Мне лично не хотелось, чтобы за меня хоть как-то пострадал кто-то другой. Однако товарищи не дали мне даже возможности рассуждать по этому поводу. Стуруа заявил, что тот, кто останется в тюрьме вместо меня, не пострадает, разве что отсидит в тюрьме лишних пару недель. "Тебе же, Анастас, - говорил он, - неминуемо грозит смертная казнь".
Решение было принято. Охотников остаться в тюрьме вместо меня нашлось довольно много, но нужно было найти наиболее подходящего по внешности. Таким оказался Гриша Степанянц, технический работник Бакинского комитета партии. Стуруа принялся изменять мою внешность. Откуда-то появились старые тупые ножницы, которыми он стал подстригать мою бородку и усы, буквально выдергивая волос за волосом. Затем меня переодели в одежду Степанянца, а мою одежду отдали ему.
Однажды вечером, около 10 часов, когда обычно тюремные камеры запирались до утра, в наш корпус неожиданно вошли несколько человек из тюремной администрации. Все мы, арестованные, тут же, конечно, высыпали из своих камер и собрались в коридоре. Один из начальников объявил, что сейчас все арестованные, за исключением 10 человек, имена которых назовут, будут освобождены из тюрьмы. Комендант тюрьмы стал называть имена тех, кто подлежал освобождению. Каждый из названных должен был откликнуться и отойти в сторону, на указанное место, ближе к двери. Когда была названа фамилия Степанянца, я откликнулся, вышел вперед и стал среди освобождаемых.
Когда было закончено перечисление фамилий, всех нас, освобождаемых, вывели из тюремного корпуса в контору. Вошли в контору. Она была плохо освещена: над столом висела одна лампа, свет от которой падал только на стол. Это меня очень устраивало. За столом сидел помощник начальника тюрьмы, перед которым лежала раскрытая толстая книга с фамилиями арестованных. Он стал вызывать нас поодиночке, задавать вопросы и сличать ответы с теми записями, что были сделаны в тюремной книге (фамилия, имя, отчество, место рождения, губерния, уезд, волость).
Зная примерно характер вопросов, обычно задаваемых в подобных случаях, я еще днем получил у Степанянца эти сведения.
И вдруг я услышал, что у первого же вызванного спрашивают его бакинский адрес. Я понял, что не смогу ответить на этот вопрос. Немедленно шепнул об этом Стуруа. Мелькнула мысль заявить, что так как моя квартира находится далеко и ночью заперта, попросить остаться переночевать в камере, а утром "освободиться". Так мы со Стуруа и решили поступить.
Когда очередь к помощнику начальника тюрьмы дошла до меня, я обратился к нему с вопросом: "Нельзя ли мне остаться переночевать в камере?" Тот направил на меня электрическую лампочку, чтобы получше разглядеть, кто с ним разговаривает. "Как ваша фамилия?" - спросил он. "Я Степанянц, - ответил я и подумал: - Вот сейчас он меня узнает и..." Но он не узнал. "Подождите", сказал он.
Чтобы прикрыть меня, три или четыре наших матроса тоже попросились остаться на ночевку, заявив, что их суда находятся в море и им некуда идти ночью. Им разрешили. Я успокоился.
Но по всему было видно, что не успокоился неугомонный Георгий. Он все время пытался придумать какой-нибудь другой выход из создавшегося положения и во что бы то ни стало вызволить меня из тюрьмы немедленно.
Через несколько минут он подошел ко мне и тихо сказал: "Поповянц внешне очень похож на тебя. Сейчас его только что проверяли. Я уговорю его остаться вместо тебя, а ты выйдешь на волю сегодня же".
