Я терпеливо слушала рассказы Видкуна о всевозможных препятствиях, которые советские власти создавали на его пути, как будто они хотели показать этому иностранцу, что Россия не нуждается в помощи извне и не намерена выражать благодарность. Но сейчас я понимаю, что чиновники иногда обходились с Видкуном таким образом, чтобы поставить его на место. Эти же самые чиновники были очень внимательны и любезны с нами на официальных приемах и вечеринках, на которые мы должны были ходить. Они с уважением целовали мою руку, казалось, совершенно не обращая внимания на то, что совсем недавно я была девушкой, которая находилась на самой нижней ступени их бюрократической лестницы. Имена этих людей, известных всему миру, и их огромная власть тогда ничего не значили для меня. Я избегала официальных встреч при любой возможности и проводила большую часть своего времени в милой компании моих друзей детства.
Глава 16. ПОЯВЛЕНИЕ МАРИИ
Заметки Кирстен Сивер
Мария Пасешникова сообщила своему биографу, норвежскому журналисту Эйстайну Парману, что впервые увидела Видкуна Квислинга в 1923 году в Харькове. Она работала телефонисткой в конторе Помгола, как-то раз столкнулась с начальником в дверях, и на секунду их взгляды встретились. «Это судьба», — сказал ей тогда ее внутренний голос[82].
Или Мария не говорила правду, или Квислинг был исключительно талантливым актером, но он не показал виду, что знает Марию, когда Александра впервые упомянула ее при определенных обстоятельствах, о которых она расскажет в этой главе, и позже он не указывает, что узнал Марию как служащую Башковича.
Архивные материалы подтверждают, что Мария работала с Башковичем в Помголе не только в 1923, но и в предыдущем году, когда Башковича назначили полпредом Помгола. Их контора располагалась не в том здании, где работала Александра до того времени, как вышла замуж за Квислинга и уехала из Харькова в конце августа 1922 года. Среди личных бумаг Марии есть рекомендательное письмо, написанное для нее Башковичем при официальном закрытии Помгола 13 июля 1923 года, где отмечалось, что Мария работала в его организации с 8 мая 1922 года[83].
Александра была совершенно уверена, что ни разу не видела Марию и Башковича ни весной, ни летом 1922 года. До сентября 1923 года она не знала, что Башкович продолжал работать в Помголе в Харькове. Неутомимые сплетники на втором этаже «старого» Помгола тоже не могли ничего сказать о Марии Пасешниковой и ее деятельности в Помголе. Несмотря на то, что Л. Т. подтверждала, что Мария получила прежнее место работы Александры на коммутаторе весной 1923 года, она отрицала, что знала Марию лично или что-либо о ней.
Как станет ясно из рассказа Александры в этой главе, она узнала о существовании Марии вскоре по возвращении домой в 1923 году. О длительном и тесном сотрудничестве Марии с Помголом и Башковичем ей стало известно только через несколько лет после смерти Марии.
Среди личных бумаг, найденных после смерти Марии, был документ, показывающий, что когда Александра познакомилась с ней, Мария сожительствовала с мужчиной, которого звали С. И. Носков. Кроме того, есть документ от 18 октября 1922 года, подтверждающий, что «Пасешникова Мария Васильевна, пролетарского происхождения» получала зарплату 10 разряда за работу в Помголе, и что на ее содержании находилась нетрудоспособная престарелая мать и младшая сестра в возрасте десяти лет.
Рассказ Александры
Мои ближайшие друзья Кедрины вскоре услышали о моем приезде и ждали с нетерпением моего рассказа о заграничной жизни. На следующий день после моего возвращения я отправилась к ним в гости. Нина с матерью были дома, их отец все так же сидел в кресле, глядя в пространство. Я сразу же позабыла обо всем, чему учил меня Видкун — о сдержанности, присущей хорошо воспитанной леди, и отдалась этой радостной встрече со слезами и объятиями, с возгласами радости, что повторилось с появлением сестер Нины несколько позже.
Я провела большую часть того дня у Кедриных, а потом виделась с Людмилой и Ниной почти каждый день, пока была в Харькове, поскольку они обе все еще работали в Помголе этажом ниже нашей с Видкуном квартиры. Они наведывались ко мне, когда у них было несколько свободных минут во время обеденного перерыва или когда им удавалось немного раньше освободиться с работы. Мы все знали, что мы с Видкуном недолго пробудем в России, и вскоре нам, видимо, придется распрощаться навсегда.
Через несколько дней после нашего приезда в Харьков Видкун, наконец, выразил желание повидаться с моей мамой. Я не сказала ей заранее об этом визите, потому что не хотела лишний раз ее беспокоить, зная, что при любых обстоятельствах она будет учтивой, спокойной и приветливой.
Вечером мы с Видкуном пошли к ней. Снег на крыше дома уже оттаял, и через окно в потолке маминой комнаты лучи заходящего солнца, смешанные с синеватым отблеском вечернего неба, заполняли комнату необыкновенным светом. Экономя, мама еще не зажгла лампу. Она пыталась разжечь огонь в своей печурке, используя сырые щепки, когда мы с Видкуном вошли. Поцеловав меня, она приветливо поздоровалась с моим мужем и усадила его в наше старое кресло-качалку. Это кресло и старая книжная полка — все, что осталось от нашего старого дома и папиного кабинета. Когда-то я так раскачалась в нем, что кресло перевернулось, я вылетела из него и очень ушиблась, чем взволновала маму.
Я была настолько поглощена своими воспоминаниями и мечтами, что пропустила большую часть разговора Видкуна с мамой. Вскоре он встал, готовясь уйти: «Извините, пожалуйста, но мне нужно идти. Но ты, Александра, можешь остаться с мамой, если хочешь. Я был очень рад повидаться с вами, и уверен, что скоро зайду к вам снова». Поклонившись маме, но не улыбаясь, он ушел. Я спросила маму, о чем они говорили.
«А ни о чем, — ответила она. — Но он был очень вежлив, и… и… Боже мой, почему он такой холодный и неприступный?!».
Испугавшись сказанного, она поспешила найти этому причину. «Конечно, у него так много забот. Какой он хороший человек, ведь он помогает русским в такое тяжелое время».
Я тоже была уверена, что мой муж — замечательный человек, но в душе я знала, что у него были свои сильные убеждения, из-за которых он не хотел признавать такие проблемы, как тяжелое положение моей мамы.
Видкун по-прежнему не давал мне денег на личные расходы, и я не хотела просить их у него, поэтому мне нечего было взять для мамы, когда я ходила к ней. Совершенно незнакомые люди, считая, что у меня появились влияние и связи, приходили ко мне за помощью, но мама никогда не жаловалась и ничего не просила у меня. Я понимала, что у меня хороший дом и всегда было достаточное количество еды для того, чтобы поделиться с друзьями, которые ежедневно приходили ко мне. Мама же терпеливо ждала меня в своей комнате и дорожила каждой минутой, которую я могла провести с ней.
