ответственность». Все проголосовали «за». Таким вот образом и приняли решение о создании нового высшего органа власти – Государственного комитета обороны, к которому перешли все полномочия Совмина и большая часть полномочий Президиума Верховного Совета. Меня назначили на пост его председателя.
Так впервые моя власть получила формальный статус.
Все понимали, что положение дел крайне тяжелое, а я предложил конкретный план действий и брал на себя ответственность за его реализацию. Все были готовы принять любое решение, дающее хоть какую-то надежду, даже иллюзорную, и хорошо, что тогда общий интерес перевесил личные амбиции, да и привлекательность власти казалась очень сомнительной. Еще в середине июля Георгий Петросян просил об отставке, которую Президиум ВС не принял. Парадоксальная ситуация: власть, за которую обычно всегда и везде борются, оказалась обузой, от которой охотно избавлялись. Стать главным в тот момент, когда все рушится, – чрезвычайно трудное решение. Звучит забавно, но пост председателя ГКО оказался едва ли не единственной за всю мою политическую карьеру должностью, которую никто не пытался у меня оспорить. Потом желающих побороться со мной за власть и полномочия будет предостаточно…
Конечно, у меня оставались сомнения: абсолютная уверенность в успехе в тех обстоятельствах была невозможна. Но я видел, что на меня с надеждой смотрят люди. Я оказался в ситуации, где нет выбора, особенно когда понимаешь: если не ты, то никто этого не сделает. Вопрос ведь стоял так: ты теряешь – или не теряешь родину, в самом прямом смысле. Моя вовлеченность в борьбу за Карабах была настолько сильной, что я тогда почти утратил ощущение границ между своей судьбой и судьбой страны. Я был одним из тех, кто вдохновлял народ бороться за свободу, и победа в этой борьбе стала всепоглощающим делом моей жизни. Мог ли я уклониться от этого решения? Наверное, мог бы, но тогда мне следовало просто собрать чемоданы, уехать и строить жизнь в другом месте, например в Москве. Я уверен, что нашел бы, чем там заняться. Может, стал успешным бизнесменом или еще кем-то – не знаю. Но тогда всю жизнь мне пришлось бы прятать глаза от тех, кто нам поверил и кого мы подняли на борьбу.
Первые успехи
Передав власть ГКО, Верховный Совет на некоторое время перестал функционировать, хотя официально его никто не распускал. ГКО обладал неограниченными полномочиями, и у него не было необходимости ни с кем согласовывать свои действия. Уже через день после создания ГКО стало ясно, что его деятельность не регулируется никакими нормативными актами. Как принимать решения, как проводить заседания, как взаимодействовать с министерствами – ответов на эти и другие вопросы не было, и нам предстояло их найти.
К этому моменту мы просто создали высший орган власти с чрезвычайными полномочиями, и все. Разработать необходимую нормативно-правовую базу не успели. Шла война, и мы находились в незавидном положении. Однако отсутствие законов и норм стало преимуществом: я буквально с колес, сразу после обсуждения с соответствующими ведомствами, решал вопросы так, как считал нужным. Действовал как президент и премьер-министр в одном лице, причем с чрезвычайными полномочиями, при отсутствии парламентского контроля. Заседаний проводил крайне мало, управлял путем прямых распоряжений. Ритм работы был бешеный.
Моя ключевая задача состояла в построении сильной власти и боеспособной армии. Требовалось создать механизмы, позволяющие мобилизовать все людские и материальные ресурсы для достижения единственной цели – обеспечения эффективной обороны. На это были направлены все мои действия, ведь враг уже контролировал больше половины территории республики. Первые решения, принятые в срочном порядке, касались мер по укреплению военного положения, всеобщей мобилизации, созданию военной прокуратуры, комендатуры и военного трибунала. Участие в войне перестало считаться делом добровольным, мы провели жесткую мобилизацию, отменив льготы и призвав на службу всех, кто мог держать в руках оружие. Бронь по всему Карабаху имели максимум четыреста пятьдесят – пятьсот человек. Активно и четко действовали только что сформированные репрессивные структуры. Без них мы не смогли бы решить задачу всеобщей мобилизации и дисциплины в армии и стране.
Материальные ресурсы были в дефиците и в первую очередь передавались армии, так что если в семье никто не воевал, то прокормиться удавалось с трудом. С уклоняющимися от службы не церемонились, вплоть до конфискации их пустующих домов, которые отдавали семьям воюющих и погибших; таких решений за первые полгода мы приняли более пятисот. Действовала простая логика: люди, защищающие нашу землю, а значит, и стоящие на ней дома, приобретают первоочередное право в них жить. На месте уничтожалось или конфисковывалось имущество тех, кто пытался его вывезти без особого разрешения, а таковые не давались никому. Все это делалось вполне законно: тогда еще не была проведена приватизация жилфонда, пустые квартиры оформлялись как бесхозные и распределялись. Исключений не существовало вообще. Ни для кого! Первыми своих квартир лишились уехавшие из Карабаха родственники знаковых личностей Карабахского движения: сын Аркадия Манучарова и зять Генриха Погосяна. Меры, конечно, жесткие, применять их было совсем не просто, но и сработали они очень эффективно: отток людей прекратился сразу.
Восстанавливать работу коммунальных служб нам пришлось в условиях постоянных обстрелов: за первые несколько месяцев после создания ГКО возобновилось электроснабжение Карабаха, заработал водопровод, начал поступать газ из Армении. Снова открылся хлебозавод, а «Сельхозмаш» переоборудовали в танкоремонтный завод, и всю войну он эффективно восстанавливал бронетехнику. В Степанакерте были сформированы мобильные группы рабочих, которые после прекращения обстрелов и бомбежек сразу начинали латать крыши, убирать мусор – ликвидировали последствия разрушений. Едва стихали сирены и взрывы, как на крышах начинали стучать молотки. Психологический эффект оказался потрясающим! Этот стук действовал мобилизующе: ведь если крыши чинят, значит, мы живем и боремся.
Всеми хозяйственными вопросами с энтузиазмом занимался мой заместитель Жирайр Погосян [69], маленький, энергичный, внешне очень похожий на знаменитого шансонье Шарля Азнавура.
Как-то раз во время очередной воздушной тревоги мы с Жирайром работали у меня в кабинете. В бомбоубежище спускаться не стали, я никогда этого не делал и за всю войну так ни разу и не побывал там. Каждый день нас постоянно то обстреливали, то бомбили – и что? Все это время работать в подвале? Сотрудников аппарата мы заставляли туда уходить, а сами оставались наверху.
Слышу, шарахнуло по крыше здания, и уже по звуку понимаю, что это очередной залп из установки «Град». Думаю, надо посмотреть, что там. Побежали с Жирайром наверх, видим – крышу разворотило, одна панель упала, разломившись надвое, и провалилась в чей-то кабинет. Взрывом все раскидало: на полу, вперемешку с раскаленными осколками от ракеты, валяются кипы бумаг, обломки мебели, и все это полыхает.
Воды у нас
