Сколько в эти дни возникало различных разумных предложений, позволявших находить выход из, казалось бы, безвыходных положений.
С завода пошли стальные амбразуры и башни на рубежи страны, где проходила оборонительная линия.
— Ну, теперь можно не волноваться, — сказал мне вечером директор завода, когда мы наконец смогли зайти с ним на квартиру для приезжих, чтобы перекусить. — Теперь дело пошло. Можно и другим заняться, — и он платком вытер пот с лица. — Домой надо будет сегодня съездить. Своих проведать, как они там живут.
За эти дни директор заметно осунулся.
— Целую неделю не выходил с завода, — кивая на директора, сказал мне главный инженер.
— А вы сколько? — спросил я его.
— Что же мне, одного его здесь оставлять было. Не так мы воспитаны. Вот теперь можно и отоспаться, а затем и за другие дела. Нам скучать некогда, — уже совсем весело закончил главный инженер.
Весь 1939 год мы жили в большом напряжении. Это время было насыщено событиями исключительного значения — теперь многие из них относятся уже к категории исторических. Тогда же еще трудно было ставить диагнозы о возможных последствиях происходивших в различных районах мира процессах, но одно было совершенно очевидно — мир неукоснительно вползал в большую войну.
Первого сентября немецкая армия перешла польскую границу и стремительно на танках, бронеавтомобилях и мотоциклах ринулась на территорию страны. Президент Польши объявил военное положение и обратился за помощью к Франции и Англии. Но ни один из гарантов Польши не пришел ей на помощь.
У нас широко обсуждалось начало военных действий на территории Польши. Помню разговор с Ванниковым, полковником Пугановым и еще одним из военных — тоже полковником. Мы сидели в приемной одного из кремлевских помещений и ждали вызова в зал заседаний.
— В 1920 году, когда Красная Армия вошла на территорию Польши и правительство Пилсудского закачалось, Англия и Франция немедленно направили в Варшаву военную миссию во главе с генералом Вейганом, — стал вспоминать полковник.
— Да, тогда все было использовано, чтобы остановить наступление Красной Армии, — вторил ему Пуганов, — а теперь дальше протестов дело не идет.
— Тогда шли чужие, а теперь идут свои. Мы двигались на Запад, а немцы идут на Восток — это же разница! — разъяснял сидевший рядом с нами Ванников.
— Ведь предлагали же мы и французам, и полякам совместно действовать против немцев, так нет же, отказались! — с раздражением произнес Пуганое. — Ну, раз нашей помощи не пожелали, что же тогда делать? Насильно мил не будешь. Нам надо и о себе подумать.
Такие разговоры в тех или иных-вариациях можно было слышать часто.
В тот год нас часто вызывали в Кремль. Мы пересматривали планы, готовили проекты по организации новых производств. В приемной, в четырех будках, поставленных у одной из стен, стояли телефоны, и мы, чтобы не останавливать деятельность своих учреждений, давали указания своим сотрудникам, связываясь с другими наркоматами и ведомствами, и решали вопросы по неотложным делам производства. Нам приносили сюда чай и небольшие бутерброды. Здесь, ожидая вызова в зал заседаний, мы обсуждали все события, происходящие как в нашей стране, так и за рубежом. Здесь же мы обменивались мнениями по всем событиям внутренней и международной жизни. Здесь завязывались знакомства, часто переходившие в крепкую дружбу.
Почти все наше время проходило в служебных помещениях, в среде людей, поставленных партией и правительством руководить промышленностью страны. Мы были крепко связаны друг с другом. Нами решались общие трудные задачи по подъему страны на высокую орбиту индустриализации. У нас совершенно не было свободного времени, все оно отдавалось делу. Домой мы приезжали только для того, чтобы соснуть несколько необходимых часов.
31 августа на сессии Верховного Совета СССР выступил В. М. Молотов, который разъяснил необходимость заключенного Договора о ненападении с Германией. Договор был подписан после того, как военные переговоры с Францией и Англией зашли в тупик, и мы поняли, что на заключение пакта взаимопомощи нет основания рассчитывать. Наша страна не могла не поставить перед собой вопроса о других возможностях обеспечить мир и устранить угрозу войны между Германией и СССР.
Газеты в эти дни напоминали основные задачи нашей внешней политики, сформулированные на XVIII съезде партии: «Проводить и впредь политику мира и укрепления деловых связей со всеми странами, соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликт нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками…»
Договор о ненападении как раз и был направлен на решение этих задач. Мы пытались объединить силы европейских стран для того, чтобы приостановить германскую агрессию, но из наших попыток ничего не вышло. Они не хотели сотрудничать с памп. С Гитлером нами заключен Договор о ненападении, в нем нет ни слова о сотрудничестве. С Англией и Францией мы готовы были сотрудничать и оказывать друг другу взаимную помощь. Мы прилагали усилия к тому, чтобы был заключен пакт о взаимопомощи. Но они не пожелали этого.
На всех собраниях и политзанятиях, пожалуй, не было более активных и более эмоциональных выступлений по вопросам международного положения, нежели в эти дни. Люди вспоминали все — и высадку англичан в Архангельске, и американцев — на Дальнем Востоке, и французов — в Одессе. Вспоминали и все три похода, организованных западными странами против Советского государства.
— Чего они хотят? — говорили участники кружков. — С одной стороны, лезут с обвинениями, что Советский Союз пошел на соглашение с Гитлером, а с другой стороны, за четыре месяца переговоров делали все, чтобы сорвать их, завести в тупик и лишить всякого смысла. С одной стороны, непрестанно говорят о помощи, а с другой — не хотят принимать никаких практических мер к отпору Германии. Ведь это же цинизм. Приехала в Москву английская военная миссия для ведения переговоров, и оказывается, что она не имеет полномочий вести этих переговоров. Дело ясное — хотят они не агрессию Германии остановить, а толкают Гитлера на нас — вот в чем все дело.
Мы хорошо понимали, что договор с Германией позволяет нам использовать время для дальнейшего укрепления страны — и делали все для развития оборонной промышленности.
— Что же все-таки будет дальше с Польшей? — спросил я как-то Голощекина — старого большевика, который в это время работал начальником Главарбитража. Голощекин был членом ЦК партии, имел большие связи и был хорошо информированным человеком.
