Они снова были друзьями. Несомненно, этот сонет, написанный красиво на дорогом пергаменте, был отослан в дом Саутгемптона с гордым гербом на обложке: копье, сокол, шлем и девиз: «Non Sans Droict».
Не без права и не преждевременно. Что же касается сына, умершего от лихорадки, или заражения крови, или падения с дерева, или укуса бешеной собаки, Шекспиру предстояло найти ему замену не в виде продолжателя своего рода, но своего воображения.
Спенсер в «Царице фей» описал то время, когда при английском дворе царил дух чрезмерно восторженного обожания своей королевы; красивые длинноногие щеголи преклоняли колена перед образцом ума и красоты. Елизавета и в старости поддерживала миф о богине, но настало время, и образец стал, ей-богу, отвратителен, во всяком случае в глазах молодых знатных господ. Она все еще прибегала к женским хитростям: капризам, смене настроений, непостоянству, вспышкам раздражения, меду после горечи, но ее кавалеров все это начало раздражать. И не мудрено: Елизавета превратилась в старую женщину, с вытянутым худым лицом, с желтыми раскрошившимися зубами, с жидкими седыми волосами, прикрытыми рыжим париком. Правда, ее ум был так же остр, как прежде. Об ее импровизированной речи, которую она произнесла на латыни перед высокомерным послом, ходили легенды. Она владела французским и итальянским на уровне профессионального переводчика. Она все еще обладала высоким интеллектом, недоступным ни одному из монархов, занимавших английский трон, и ни одному европейскому принцу не удавалось всходить на престол столь гордо и достойно, как ей. Но она больше не могла рассчитывать на верность своих молодых придворных, и в первую очередь — Эссекса. И воздать Эссексу по заслугам, которые у него были, если не считать предательства, совершенного, конечно, из-за обиды.
После успеха англичан в Кадиксе король Испании, хотя и стал банкротом, ухитрился создать еще одну Армаду. Королева считала, что лучше всего было бы нанести ему поражение двумя дерзкими операциями: напасть на испанский порт Феррол и затем перехватить испанские корабли на пути к Азорским островам, куда они направлялись с грузом сокровищ из Западной Индии. Эссекс, герой Кадикса, настаивал на единоличном командовании операцией и получил согласие. Когда, после долгих проволочек, экспедиция отплыла от берегов Англии, между Эссексом и контр-адмиралом Рали возникли неизбежные разногласия. Ослепленный яростью, Эссекс руководил экспедицией чудовищно некомпетентно, позволив флоту из Феррола отплыть к берегам Англии (только шторм помешал им высадиться на побережье Англии); не сумел он перехватить и караван торговых судов с сокровищами из Индии. Дома он тут же впал в немилость, и королева ясно показала это, сделав лорда-адмирала Хоуарда графом Ноттингемским (это был самый почетный титул) и назвав его одним из победителей битвы при Кадиксе при перечислении его заслуг. Поступки королевы, конечно, можно было оправдать, но все-таки она действовала неблагоразумно: для раздраженной молодежи Эссекс был единственным героем экспедиции. Эссекс рассердился, покинул двор, сказался больным и погрузился в тяжкие раздумья о своих несчастьях.
Как только уменьшилась угроза нападения со стороны Испании, возросла проблема контроля над восставшей Ирландией. Елизавета собрала своих советников, чтобы назначить туда своего представителя; присутствовали только Эссекс, Ноттингем, младший Сесил и хранитель печати. Елизавета объявила, что она хотела бы назначить на эту должность сэра Уильяма Ноулза, но Эссекс горячо отстаивал кандидатуру сэра Джорджа Кару — своего личного врага, которого он хотел удалить от двора. Елизавета отвергла кандидата, Эссекс разозлился и повернулся к ней спиной. Она дернула его за ухо и приказала ему уйти и удавиться. Эссекс инстинктивно схватился за шпагу, но Ноттингем удержал его руку. Эссекс заявил, что не намерен переносить подобные оскорбления и унижения, и быстро вышел вон.
Двор распался на группировки. Он напоминал псарню с оглушительно лающими собаками. Тот дух единства, который вдохновлял нацию, когда ей угрожала Армада, сменился цинизмом. Смерть опекуна Саутгемптона, лорда Берли, обозначила конец той эры, когда люди достойно управляли государством; на смену им пришли персоны вроде Эссекса, считавшие себя государственными мужами нового века. Смерть Филиппа II, болезнь которого сопровождалась выделением такого количества гноя, что даже его врачи не могли сдерживать тошноты, ознаменовала конец периода борьбы, который принес англичанам славу. Генрих IV Французский принял католицизм, заявив, что Париж стоит мессы. У Англии больше не было ни великих союзников, ни великих врагов. Англия прекратила борьбу с галеонами и занялась подавлением кланов, состоявших из отрядов дурно пахнувшей ирландской пехоты, которая сражалась на острове, сплошь покрытом болотами.
Тональность драмы изменилась. Человек больше не был потрескавшимся колоссом Марло; он превратился в жалкое существо, чью глупость следовало сурово осуждать ради его же собственного благополучия. Сатире предстояло сказать новое слово на театральных подмостках. Жизнь здесь и сейчас, а не в умершем Риме или далекой Вероне стала интересовать новых драматургов. Шекспир, хотя его признали гением, уже казался устаревшим, принадлежавшим к более ранней эпохе. В каком-то смысле так оно и было. Если он, Бербедж, Кемп и другие члены труппы лорда-камергера когда-нибудь бывали на спектаклях театра «Роза» в Банк-сайде, они видели, что делают «слуги лорда-адмирала». Джордж Чапмен в комедиях вроде «День забав и веселья» срывал там аплодисменты, показывая жизнь современного Лондона: ревнивых старых богачей с молоденькими женами, остроумных людей, окружавших двор, застенчивых меланхоликов. Термин «юмор» вошел в моду, и он не имел прямого отношения к комедии. Его заимствовали из так называемой механистической психологии, которой восхищались сатирики. Как это часто бывает, то, что преподносят как последнее завоевание нового времени, на поверку оказывается очень старомодным. Шекспир, чья психология не была механистической, оказался настолько современным, что новаторы не сумели разглядеть его новаторства.
Истоки теории темперамента заложены в античности. Как каждый предмет, считали древние, состоял из различных пропорций элементов — воздуха, земли, огня, воды, — так разум, вернее, характер составляли различные части основных флюидов, входящих в тело, они определяли природу владельца тела. Существовало четыре флюида, или темперамента, соответствующих четырем элементам: кровь, флегма, желчность, или желтая желчь, и меланхолия, или черная желчь. У сангвиника превалировала кровь, у флегматика — слизь, холерик, или злой, и меланхолик, или угнетенный, возникали в результате преобладания одной из двух желчей. Небольшое смешение этих элементов создавало другие характеры. В нормальном человеке должно было сохраняться равновесие наклонностей. Но новых авторов комедий интересовали необычные сочетания: солдат-холерик и судья-меланхолик в черной шапочке. «Комический персонаж», Гамлет, ссылается на это учение, когда говорит актерам, что он «тупой и вялодушный дурень»: «Ведь у меня и печень голубиная — нет желчи»; он своего рода драматическое ископаемое, созданное на псевдонаучном принципе, а не путем наблюдения — по способу Уилла — за реальным человеком.
