Но вершиной я считаю автопортрет под Юрия Анненкова. Все охают и ахают, мол, как здорово. И таки – да, здорово! Подписан рисунок «Ю.А. 1981». Редко кто обращает внимание на дату, Анненков ведь умер в год приезда В.П. в Париж, в семьдесят четвёртом. Благоговейно спрашивают, когда же Виктор Платонович, мол, позировал художнику. Я торжествую…
История переезда Некрасова в ближайший парижский пригород Ванв, как говорится, поучительна и проста.
В шестнадцатиэтажном доме на втором этаже жили наши новые друзья Юра и Наташа Филиппенко. Мы с Милой жили здесь же, на седьмом этаже. Внезапно Филиппенко переехали, а свою квартиру предложили снять Некрасову. Везение действительно сказочное – мы с родителями в одном доме!
Но в глазах квартирной хозяйки писатель, да ещё и русский, съёмщик несолидный. Я же был служащим с постоянной зарплатой и хозяйке подошёл. Вот мы и переселились с седьмого этажа на второй, а в нашу старую квартиру въехали наши старики – здесь хозяин был покладистее.
Приехав куда-нибудь, даже в гостиницу, Некрасов первым делом принимался фотографировать изоконные виды.
В Ванве всё бы хорошо, но очень огорчал вид из окна – какие-то брандмауэры, безрадостные дворы, пожарные лестницы. Вожделенных парижских крыш и близко нет. Но зато возвышается шпиль церкви тринадцатого века и видно небо над Парижем…
Теперь мы могли видеться хоть каждый день, утром и вечером! Ведь до этого приезжали к родителям лишь в выходные дни. Да и то когда выкраивали время.
Из Ванва на метро до самого центра Парижа – площади Согласия – было двадцать минут. Ещё меньше затрачивалось до любимого некрасовского кафе «Эскуриал».
А сам городок всем давно нравился – старинная церковь Сен-Реми и маленькая, как зеленый сквер, наша площадь Кеннеди. Тут же ухоженный английский парк, с громадной магнолией у входа.
Два кафе – «Централь» и «Всё к лучшему».
Булочная, гастрономчик, сапожник, три аптеки, три банка, шесть магазинчиков готового платья с увековеченной торговой точкой «Сапёрлипопет», торгующей модным женским бельём. Газетный киоск, цветочная лавка, автомастерская и магазин радиотоваров. Узенькие улочки вокруг и разнокалиберные дома.
Вот только наш дом выглядел совсем уж заурядно – современная коробка из бетона, с жалкими покушениями на модерн шестидесятых годов. Зато у подножья – живописный садик, газончик, родник питает озерцо у подъезда, кусты роз и чистота. И главное – келейная тишина! После дьявольского рёва мотоциклов на улице Лабрюйер у нас тишайшая гавань, слышно, как в парке покрякивают утки в пруду.
Очень быстро всей округе – спасибо нашему консьержу! – стало известно, что новый жилец – заметная персона, русский писатель, и по телевизору его показывали, и дважды приходили газетчики. В местной газете были опубликованы два подвала «Русские пришли!» с фотографией писателя, смотрящего на клумбу, якобы в раздумьи.
Но злой рок не дремал! Выяснилось, что не хватает мебели. Некрасов затосковал. Ходить, прицениваться, не знать, на чём остановиться… Это было выше его сил, и он нашёл-таки выход. Забрал нашу, когда-то наспех купленную по неопытности плюшевую мебель, а нам дал деньги на новый диван и кресла. Старомодный плюш явно вписался в интерьер, особенно когда над диваном были развешены итальянские акварели дедушки в рамках красного дерева…
Ритуал посещения кафе был выработан уже давно, но в Ванве он приобрел уютный, домашний характер. Покупалась газета «Фигаро», и писатель шествовал в кафе «Централь». Хозяин встречал его возгласом благоволения: «Привет, юноша!», ставил на столик кофе и круассаны. Ублажённый Виктор Платонович закуривал и принимался за чтение газетных заголовков, уделяя особое внимание мелким или скандальным заметкам.
Не спеша возвращался домой и принимался за более серьёзный завтрак – чай, свежий багет, масло и сыр. Или манная каша, если мама внимала его мольбам.
Я считал эти походы в кафе безнравственным расточительством и открыто осуждал, хотя потом смирился и даже иной раз составлял компанию.
В другое кафе, «Всё к лучшему», писатель заходил исключительно в моменты приступа алкофилии.
– Почему не пользуемся свободой передвижения?! – вскричал он однажды за чаем.
Для приличия погоревав об упущенном времени, решили съездить в Англию на зимние каникулы.
Живя в Союзе, мы считали, что здесь, на Западе, свободные люди свободно занимаются кто чем хочет, свободно думают, любят и тратят деньги. Казалось непреложным, что раз люди могут делать всё, что хотят, то это, бесспорно, люди высококультурные, правдолюбивые и искренние.
Приехав же сюда, мы увидели, что их довольно редко гнетут вселенские думы. Было странновато, что французы далеко не в первую голову ставят выставки поп-арта, покупку дорогущих, хотя и поддельных, литографий Сальвадора Дали, посещение фильмов Пазолини, Годара или Бергмана. Промысел контрамарок на спектакли в «Комеди Франсез» тоже не был их всенепременной заботой.
Постепенно выяснилось, что они ежедневно занимаются обычнейшими делами – работой, детьми, ремонтом, отпуском.
Поклоняясь свободе передвижения, Некрасов и не подозревал, что три четверти французов никогда не пересекали границу своей страны. Многим это было не по средствам – путешествие, отели, кафетерии, музеи. Другим жалко было транжирить деньги – зачем тащиться в какую-то Испанию, когда у шурина в деревне большущий дом с бассейном?
Как же так, оробело посматривал на нас Некрасов. Вместо наслаждения прекрасной, свободной жизнью они здесь толкуют не умолкая о дороговизне, налогах, распродажах и возмутительном росте цен на бензин. И только пожив на Западе с десяток лет, мы уловили, что свобода-то здесь есть у каждого, но далеко-далеко не все согласны с нами, как надо ею пользоваться. Особенно в повседневной жизни.
Да и по праздникам тоже…
Итак, Англия.
В Лондоне нас встретил профессор философии Александр Пятигорский. Был он косоглаз и учтив. Красота Милы его чрезвычайно впечатлила, в такси он то и дело проникновенно пожимал ей руку. Очень интересно рассказывал о Лондоне и порекомендовал сегодня же пойти в лондонский паб, это действительно заслуживает посещения.
– Мы бы рады, – с абсолютно серьёзным сожалением сказал Вика. – Но нам нельзя – Мила у нас запойная, мы её оберегаем.
Моя жена истерично захохотала – это глупость, Александр, не верьте им, это у них шутки такие, неумная выдумка! Пятигорский, съёжившись и вымученно улыбаясь, быстро-быстро кивал головой, конечно, он понимает, это юмор такой…
Всю оставшуюся дорогу мы с В.П. хихикали, Мила не переставала ужасаться, а профессор прекратил давать рукам волю. Вежливо раскланялись, он, вероятно, о нас забыл, но мы случай этот запомнили и часто рассказывали.
