И в это же время — в 1946 году — в Институте перспективных исследований в Принстоне фон Нейман тоже погрузился с головой в работу над компьютером с сохраняемой программой. Этот проект описан в эссе Джорджа Дайсона «Собор Тьюринга». Директор института Фрэнк Эйделоти и наиболее влиятельный член профессорского совета Освальд Веблен были убежденными сторонниками проекта, несмотря на противодействие со стороны других профессоров, утверждавших, что работа над вычислительной машиной принижает статус института, задуманного основателями как рай для теоретиков. Все-таки проект фон Неймана как-то продвигался, и в результате была построена машина IAS. «Он явно шокировал и даже приводил в ужас некоторых своих коллег — математиков, погруженных исключительно в абстрактные размышления, открыто демонстрируя крайнюю заинтересованность не только в доске и меле, карандаше и бумаге, но и в различных устройствах, — вспоминала жена фон Неймана Клара. — Его предложение сконструировать электронную вычислительную машину под священным куполом института горячего одобрения не получило, чтобы не сказать больше»[237].
Членов команды фон Неймана загнали в помещение, которое использовалось секретарем ученого-логика Курта Гёделя, которому секретарь был не нужен. На протяжении 1946 года они опубликовали подробные отчеты о конструкции их машины и направили их в библиотеку Конгресса и Американское патентное ведомство. Но приложили к отчетам не патентную заявку, а нотариально заверенное заявление, в котором говорилось, что они хотели бы, чтобы результаты их работы были открыты для общего пользования.
Их машина была полностью готова в 1952 году, но работа над проектом угасла после того, как фон Нейман уехал в Вашингтон и стал работать в Комиссии по атомной энергии. «Роспуск нашей компьютерной группы был катастрофой не только для Принстона, но и для науки в целом, — рассказывал физик Фримен Дайсон, сотрудник института (и отец Джорджа Дайсона). — Это означало, что в тот критический период — в 1950-е годы — больше не существовало академического центра, в котором компьютерщики всех направлений могли бы собраться вместе и [обсуждать проблемы] на самом высоком интеллектуальном уровне»[238]. Начиная с 1950-х годов, новые разработки в области вычислительной техники перемещаются в корпоративную сферу, в основном в компании Ferranti, IBM, Remington Rand и Honeywell.
Эти изменения возвращают нас к вопросу о патентной защите. Если бы фон Нейман и его команда продолжили внедрение инноваций и выложили бы их в общий доступ, привела ли бы такая модель развития — модель открытых кодов — к ускоренному развитию компьютеров? Или же рыночная конкуренция и финансовая заинтересованность в создании интеллектуальной собственности больше стимулировали рождение инноваций? В случаях Интернета, Web и некоторых видов программного обеспечения открытая модель, как оказалось, работала лучше. Но когда речь идет об аппаратуре, например компьютерах и микрочипах, лучшие стимулы для инновационного рывка в 1950-х годах обеспечила система защиты интеллектуальной собственности. Причина того, что подход, защищающий авторское право (проприетарный подход), работал хорошо, особенно для компьютеров, состояла в том, что крупные промышленные организации, в которые было легче привлечь оборотные средства, лучше подходили для проведения исследований, разработки, производства и продажи таких машин. Кроме того, до середины 1990-х годов было проще обеспечить патентную защиту аппаратным узлам, чем программному обеспечению[239]. Тем не менее у пути, на котором патентной защите инноваций в области аппаратного устройства компьютеров уделялось повышенное внимание, был и недостаток: проприетарная модель способствовала возникновению компаний, которые были настолько маломобильными и закостеневшими, что они проспали революцию персональных компьютеров начала 1970-х годов.
Когда Алан Тьюринг раздумывал о конструировании компьютера с сохраняемой программой, он обратил внимание на утверждение, сделанное Адой Лавлейс столетием ранее, в ее финальном «Примечании» к описанию аналитической машины Бэббиджа. Она утверждала, что машины не смогут думать. Тьюринг задался вопросом: если машина может изменить свою собственную программу на основе обрабатываемой ею информации, не форма ли это обучения? Не может ли это привести к созданию искусственного интеллекта?
Вопросы, связанные с искусственным интеллектом, возникали уже в древности. Тогда же возникали и вопросы, связанные с человеческим сознанием. Как и в большинстве обсуждений такого рода, важную роль в изложении их в современных терминах сыграл Декарт. В своем трактате 1637 года «Рассуждение о методе» (который содержит знаменитое утверждение «Я мыслю, следовательно, я существую») Декарт писал:
Если бы сделать машины, которые имели бы сходство с нашим телом и подражали бы нашим действиям, насколько это мыслимо, то у нас все же было бы два верных средства узнать, что это не настоящие люди. Во-первых, такая машина никогда не могла бы пользоваться словами или другими знаками, сочетая их так, как это делаем мы, чтобы сообщать другим свои мысли. Во-вторых, хотя такая машина многое могла бы сделать так же хорошо и, возможно, лучше, чем мы, в другом она непременно оказалась бы несостоятельной, и обнаружилось бы, что она действует несознательно[240].
Тьюринга уже давно интересовало, как компьютер мог бы повторить работу человеческого мозга, и его любопытство было подогрето еще больше работой на машинах, которые расшифровывали закодированные сообщения. В начале 1943 года, когда в Блетчли-Парке уже был готов Colossus, Тьюринг пересек Атлантику и направился в Bell Lab, расположенный в Нижнем Манхэттене, для консультаций с группой, работающей над шифрованием речи с помощью электронного устройства (скремблера) — технологией, которая могла бы зашифровывать и расшифровывать телефонные разговоры.
Там он встретился с колоритным гением — Клодом Шенноном, который, будучи выпускником Массачусетского технологического института, в 1937 году написал дипломную работу, ставшую классической. В ней он показал, как булева алгебра, которая представляет логические предложения в виде уравнений, может быть отображена с помощью электронных схем. Шеннон и Тьюринг стали встречаться за чаем и вести долгие разговоры. Оба интересовались наукой о мозге и понимали, что в их работах 1937 года было нечто общее и фундаментальное: они показали, как машине, которая оперирует простыми двоичными командами, можно ставить не только математические, но и всевозможные логические задачи. А поскольку логика была основой человеческого мышления, то машина могла бы в теории воспроизвести человеческий интеллект.
