Борьба между Аполлинарией и ее бывшим мужем продолжалась с перерывами, военными хитростями, уловками и интригами вплоть до 1897 года, когда Розанов согласился, наконец, дать ей отдельный вид на жительство: до тех пор он этого не делал, надеясь отказом принудить ее к согласию на развод. Но прошло еще пять лет, прежде чем Аполлинария пошла на уступки: она была несговорчива и упорна, с друзьями, которых муж подсылал для переговоров, говорила о нем со злобой, почти с ненавистью, и называла его продажной тварью и лжецом.
Окружающие очень страдали от ее властного, нетерпимого характера. Передают, что, уйдя от Розанова, она взяла к себе воспитанницу, но та будто бы не выдержала трудной жизни и утопилась. Старик отец, к которому она поехала в Нижний, писал о ней: «Враг рода человеческого поселился у меня теперь в доме, и мне самому в нем жить нельзя». Она, впрочем, вскоре переехала в Крым и обосновалась в Севастополе, в собственном доме, который содержала в исключительной чистоте и опрятности. З. Гиппиус почему-то называет ее «злой, белой и толстой старухой», лукавой и развратной. Толстой она никогда не была, в старости отличалась худощавостью, прямым и гордым станом и исключительной, производившей незабываемое впечатление наружностью. Что же касается лукавства, хитрости и похотливости, то возможно, что все эти пороки усилились в ней к концу ее жизни.
Страсти, вероятно, не перестали волновать ее даже и в преклонные годы. В 1914 году, во время Первой мировой войны, она неожиданно заявила себя ревностной патриоткой и примкнула к реакционным организациям или, во всяком случае, их поддерживала. Жизнь с Розановым, сотрудником «Нового Времени», антисемитом и монархистом, очевидно, не прошла для нее даром, и она усвоила некоторые его взгляды.
Она умерла в 1918 году, 78 лет от роду, вряд ли подозревая, что по соседству с ней, на том же крымском побережье, в тот же самый год, закончила свои дни та, кто, пятьдесят лет тому назад, заступила ее место в сердце любимого человека и стала его женой – Анна Григорьевна Достоевская.
Часть третья Счастливый брак
В одной из самых потрясающих глав «Бесов» великолепный и загадочный Ставрогин, по прозвищу принц Гарри, рассказывает, как он однажды изнасиловал двенадцатилетнюю девочку, а затем толкнул ее на самоубийство. Редактор «Русского Вестника», где в 1871 г. были помещены «Бесы», отказался печатать эту главу из-за ее «невыносимого реализма» {25} , и Достоевский читал ее Страхову, Майкову и многим другим, спрашивая их мнения. История с изнасилованной девочкой имела несколько вариантов: в основном тексте Ставрогин обвиняет ее в краже, и на его глазах ее наказывают розгами. В другом варианте девочку приводит к Ставрогину в баню ее гувернантка. Некоторые знакомые Достоевского опасались, что «обвинение в подобном бесчестном поступке гувернантки бросит тень на женскую молодежь, зарабатывающую свой хлеб честным трудом, и таким образом будет истолковано как выступление против так называемого женского вопроса», т. е. эмансипации женщин. По этим или иным соображениям, Достоевский от варианта с гувернанткой отказался. В тексте «Исповеди Ставрогина», опубликованном после революции, никакой гувернантки нет, и жертва демонического барина – девочка из бедной семьи, полусирота, а насилие происходит у нее на квартире.
В письме к Толстому Страхов повторил, но уже со слов Висковатова, будто Достоевский сам похвалялся половыми сношениями с девочкой, приведенной к нему в баню гувернанткой. П. Висковатов, профессор литературы, встречался с Достоевским и в Петербурге, и за границей. Вдова Достоевского в «Воспоминаниях» пишет: «и вот этот вариант романа, вот эту гнусную роль Ставрогина, Страхов, в злобе своей, не задумался приписать самому Федору Михайловичу, забыв, что исполнение такого изощренного разврата требует больших издержек и доступно лишь для очень богатых людей». Впрочем, она не довольствуется этим наивным аргументом и говорит затем о нравственных качествах своего мужа и об отсутствии развращенности в его характере и привычках.
Во всяком случае, и вдова писателя, и ряд биографов, с ее легкой руки утверждают, что именно чтение Достоевским «Исповеди Ставрогина» в начале семидесятых годов и породило легенду о растлении малолетней им самим: слушатели, как это часто бывает, отождествили автора с героем его романа. Было бы ошибочным, однако, полагать, будто слухи о половых эксцессах Достоевского возникли лишь в 70-е годы, после опубликования «Бесов». «Легенда» о растлении девочки – если это была только легенда – распространялась в Петербурге еще в то время, когда Достоевский был близок к Аполлинарии. Возможно, что и тогда возникла она по причинам опять-таки литературного характера. Зимой 1865 года Достоевский рассказывал барышням Круковским о романе, задуманном им еще в молодости. Герой его – тонко и хорошо образованный помещик, в молодые годы кутил, потом обзавелся женой и детьми и пользовался всеобщим уважением. Однажды утром, проснувшись в яркий солнечный день, он испытывает особенное ощущение спокойствия и довольства, вспоминает о картине в Мюнхене, где удивительная полоса света падает на голые плечи св. Цецилии, и об умных местах из книжки о «Мировой Красоте и Гармонии». И вдруг, в самом разгаре приятных грез и переживаний, он начинает ощущать неловкость, беспокойство, точно заболела, заныла старая рана. Ему начинает казаться, что он должен что-то припомнить, и вот он силится, напрягает память. И вдруг действительно вспомнил, да так жизненно, реально, – вспомнил, как однажды, после разгульной ночи и подзадоренный пьяными товарищами, он изнасиловал десятилетнюю девочку. Несомненно, что сцену эту он рассказывал не одним барышням Круковским (вызвав своим рассказом ужас их матери). Вдова Достоевского, опровергая Страхова и упоминая о варианте «Исповеди Ставрогина», прибавляет, что «эпизод в бане – истинное происшествие, о котором мужу кто-то рассказал». Но он сам передавал об изнасиловании девочки за шесть лет до того, как написал «Бесы» и «Исповедь Ставрогина», и тогда о бане не было и речи. И в 60-е годы слух, связанный с его именем, уже ходил в петербургских литературных кругах, одновременно с комментариями по поводу взглядов на эмансипацию плоти, господствовавших в его окружении, и одним из распространителей этого слуха являлся бывший сожитель и приятель молодости Достоевского – писатель Григорович. По его словам, во время какого-то процесса об изнасиловании десятилетней девочки Достоевский воспылал к ней страстью, хотя раньше ее и в глаза не видал, пошел за нею после суда и воспользовался ею. Всё это якобы произошло в начале 60-х годов. А литератор А. Фаресов, со слов современницы Достоевского К. Назарьевой, передавал, будто сам Достоевский ей рассказывал, как он соблазнил и гувернантку, и несовершеннолетнюю девочку, к которой та была приставлена. Здесь снова выплывает версия о гувернантке. И, наконец, пишущий эти строки сам слышал в Петербурге в 1916 году от С.А. Венгерова и Д.Н. Овсянико-Куликовского, двух хорошо известных критиков и исследователей литературы, что в литературной среде 80-х годов часто шли разговоры о том, будто в молодости, до осуждения, Достоевский имел какую-то историю с малолетней и потом в этом раскаивался и никак не мог ее забыть – чем и объясняется болезненный интерес к этой теме в его произведениях.
