Если б только знала она, какую большую пользу принесла мне эта встреча…
1
Знаменитая эстрадная певица Жюльетт Греко сидела в красном халатике перед зеркалом в своей уборной и гримировалась. Я тихо вошла и встала за ее спиной, и когда секретарша доложила ей, кто я и с какой целью пришла в зал Шайо, она не нашла нужным повернуться ко мне лицом, и наше знакомство началось разговором через зеркало.
— Вы из Москвы?
— Да. Хотела бы услышать ваш концерт, но билеты все проданы…
— Все раскуплено за месяц до гастролей. — Она смотрела на меня сквозь зеркало, проводя пуховкой по искусно загримированному лицу. — Я собираюсь к вам в Москву. Говорят, у вас там здорово холодно. Я боюсь холода… Скажите, у вас в январе большие морозы?
— Бывают до тридцати градусов. Но не кажется ли вам, что есть забота более важная, чем московские морозы? От них можно укутаться в меховую шубку… Для французской певицы есть более сложные вопросы, чем климат в России.
— А именно? — Жюльетт взяла синий карандаш и положила лазурные полосы на веки с густыми, наклеенными ресницами, отчего разрез ее глаз удлинился, белки поголубели, зрачки почернели, овал лица стал уже. — Что же, по-вашему, еще мне угрожает? — спросила она.
— Вы ведь поете по-французски, и вас не поймет широкая публика. Я поэтесса и хочу предложить вам перевести все ваши песни и дать эти переводы отпечатать в программе в виде буклета. Тогда вас будут совсем иначе принимать.
Вертящийся стул под Жюльетт мигом повернул ее лицом ко мне.
— О-о-о! Это совсем другое дело!.. Жанна, — обратилась она к секретарше, — пройдите к администратору и попросите билет для мадам.
Жанна тут же выбежала из комнаты.
— А Брассанса вы тоже будете переводить? — спросила Жюльетт, поправляя на лбу прядь смоляных волос.
— Нет, поскольку он не получил приглашения к нам на гастроли.
Жюльетт скинула халат и осталась в туго обтягивающем ее хрупкую фигурку трико черного цвета. Камеристка натянула на нее узкое черное платье до пят, с длинным рукавом и высоким воротником. Ни единого светлого пятна, кроме лица.
Жанна вернулась с билетом в руке.
— Вот… Пожалуйста, мадам. Но, к сожалению, только стоячее место…
Меня взорвало от негодования, но я сдержалась.
— Стоя я слушаю только Гимн Советского Союза, — спокойно возразила я.
— Вы можете сесть на ступеньки, — нимало не смутившись, предложила мне Жанна.
— А на ступеньках пока я слушала только Эдит Пиаф…
Тут уже вспыхнула Жюльетт и, выхватив из рук секретарши билет, быстро, насколько ей позволяло узкое платье, вышла из уборной.
Она вернулась через пять минут и вручила мне билет в первом ряду амфитеатра. Поблагодарив певицу и договорившись с ней о встрече на завтра, я отправилась в зал.
Не буду рассказывать о выступлении Греко, от которого я, понятно, была в восхищении. Но то, что я увидела и услышала после антракта, стало основой для этого рассказа.
Я ничего не знала о Брассансе до этого вечера, я даже не слышала его пластинок. Но уже до поднятия занавеса меня насторожили появление множества новой публики и полицейские в дверях зала.
Антракт закончился, свет погас, занавес открылся перед затянутой бархатом эстрадой, к которой полукругом спускался огромный зал на 2300 зрителей. И весь этот зал замер не дыша.
И вдруг на сцену не вышел, а выскочил человек в черном вельветовом костюме, с гитарой в руке. За ним шел контрабасист со своим инструментом, служащий поставил на рояль графин с водой и стакан. На эстраде, в ярко освещенном круге, стоял стул и перед ним микрофон. Брассанс подошел к стулу, поставил на него ногу, приладил гитару и негромко объявил: «Ле сабо д’Элен». Взяв звучный аккорд, он запел:
Башмаки Елены в грязи измарались,
И три капитана над ней издевались.
Елена бедняжка, ей, понятно, тяжко,
Кому нужно воду, не ищи фонтана, —
Слезы у Елены льются, как из крана,
Подставляй ведро!..
Откровенно говоря, с первого раза я почти ничего не поняла, так я была ошарашена появлением Брассанса. Голос его, мягкий и сильный, лился с эстрады по-народному, он пел, не претендуя на артистичность исполнения. Брассанс будто читал стихи со своим несколько южным акцентом, прекрасно оттеняя мысль каждой строки. Вот так, наверное, двести лет тому назад пели во Франции трубадуры. Публика слушала его, не пропуская ни слова, контрабасист в стороне, пощипывая струны, усиливал звучание гитары Брассанса.
Конечно, если зритель приходит слушать эстрадного певца в модном костюме, умеющего изящно и свободно двигаться по сцене, эмоционально петь, непринужденно шутить, вроде Жака Бреля или Шарля Азнавура, этот зритель не будет доволен Брассансом. Но если вы спросите того же Азнавура, что он думает о Брассансе, он ответит вам: «Этот человек стоит обособленно. Он поет, он не ремесленничает!»
У Брассанса есть свой зритель, преимущественно парижский рабочий и служащий. Я спросила одного такого: есть ли у него книжка стихов Брассанса?
— У меня? — удивился он. — А зачем мне покупать книжку и тратить на нее двадцать или тридцать франков, когда я и так знаю его всего наизусть? Его слушать надо, а не читать…
И я видела, как этот человек слушал Брассанса, разделяя все его отношение к бедной девушке Элен, над которой глумятся господа капитаны, и понимая, что презрение наглецов к простолюдинке породило любовь к ней поэта.
Брассанс пел много. Каждая песня его вызывала шумную реакцию зала. Долго еще выкрикивались названия той или иной любимой песни, и он пел, пел и пел, и зрители с восторгом улыбались и стоя аплодировали, скандируя, стуча ногами, посылая на сцену слова одобрения и благодарности.
Я уходила из зала Шайо с каким-то чувством смятения. Так бывает, когда придешь на свидание к любимому человеку и вдруг между вами появляется еще кто-то и властно требует внимания к себе. И тогда это новое ощущение ваше либо должно быть немедленно задушено, либо оно вдруг займет главное место, вытеснив все остальное. Это-то и произошло со мной, приехавшей на концерт Жюльетт Греко.
2
Мальчик. Смуглый, чернокудрый мальчишка Жорж с ореховыми, круглыми, как у белки, глазами. Отец его, Луи Брассанс, каменщик, уроженец портового городка Сета, который стоит на воде: с одной стороны средиземноморский залив Льва, с другой — огромное озеро То.
Город сверкает белым камнем, красной черепицей и утопает в зелени. И солнце, всегда солнце! Под его лучами черные кудри Жоржа за лето выгорают так, что он выглядит блондином. Еще бы! Он вечно с мальчишками в дырявом баркасе, ловит мулей или играет с дельфинами. Оливкового оттенка тело мальчика, омытое морской пеной, высушенное золотым песком городского пляжа, овеянное солеными ветрами, крепко и мускулисто. Характером он диковат и застенчив. Душой отчаянно смел и предан другу. Волей силен и мятежен. Язык у него специфичный, это язык южных мальчишек, воспитанных на солдатских куплетах.
