Я была настолько потрясена всеми этими видами, что ходила как во сне.
Тем не менее дело шло к вечеру. Погодка была облачная, сырая. Дул ветер. Продирало до костей после всех этих прогулок. Надо было устраиваться на ночлег.
На глаза после блужданий и вопросов попалось что-то вроде гостиницы. Дрожа от холода, я вошла и сунулась в окошечко администратора. Та ответила по-русски. И у них была койка свободная! Вещь совершенно небывалая, в те времена в гостиницу попасть было невозможно! (Номер в Верхнедвинске я заказала себе из редакции.)
Я заплатила семьдесят копеек и свалилась как сноп, предварительно выстирав в общем душе белье и свои единственные белые брючки.
Пробуждение мое было резким: кто-то ритмично стучал по полу.
Это оказалась новая соседка. В прозрачном газовом платочке, повязанном вокруг бигуди (такие железные трубочки, на которые в то время женщины еженощно накручивали волосы, чтобы добиться кудрей. Спать на «бигудях» было жутко неудобно, но что оставалось делать!), то есть она была с огромной как неровная тыква головой, и в трениках, халате и тапочках она колотилась на животе по полу, ухватив себя за щиколотки задранных ног! Это была у нее утренняя гимнастика. Упражнение «лодочка».
Баба была немолодая, за сорок, румяная, сбитая крепко как та самая лодочка, с лицом крестьянки, т. е. иссушенная ветрами и дождями. Пока мы пили чаек, она рассказала мне свою жизнь. Она в юности была «уполминзаг», то есть уполномоченная министерства заготовок. Она выколачивала из соотечественников, литовских крестьян, налоги, а также шерсть, кожу, овощи, зерно, мясо, яйца и молочные продукты. Она, случалось, даже проходила десятки километров пешком, транспорта не было, и бывало, что уйдя в соседнюю деревню и вернувшись в сельсовет, она заставала одни трупы. Море крови. Литовское движение сопротивления, «лесные братья», тоже работали по заготовкам, тоже собирали свою дань… То есть хлеб, мясо, яйца и все остальное. И убивали тех, кто снабжал русских. После одного из таких случаев она, уже устроившись на ночлег, услышала голоса, сообразила, что «братья» возвращаются за ней, еле успела вышмыгнуть глубокой ночью, выбралась на дорогу и услышала стук копыт, и буквально пробиралась всю ночь кустами, чтобы ее не увидели лесные. Недавно она тяжело болела, перенесла операцию, ходила еле-еле, «по стене». Что за операция, она не уточнила. И начала погибать. Слабость, чернота в глазах. И тогда она стала опять делать гимнастику! Через силу, через боль. И выправилась. «И тогда я каждое утро тепер занимаю гимнастика тшас!»
Она угостила меня черствыми домашними пышками.
Дальше мой путь лежал вокруг Игналины (это страна озер, там же располагалась атомная электростанция) через город Укмерге. Какая-то залетная хмельная литовская свадьба на своем автобусе подхватила меня с шоссе и чуть не увезла в сторону гулять. Но я твердо ехала в Вильнюс. Они высадили меня на пустом шоссе.
Вот рассказ о том, что затем произошло со мной на этой дороге.
* * *
Я встретила свою родную душу рано-рано утром, приехав в Вильнюс на попутке, — это была немолодая женщина на пустой туманной улочке близ храма. Она шла явно оттуда. Гудели колокола. Сыпал мелкий дождик. Пахло дымом (люди топили камины), блестели черепичные крыши, старые стены источали сырость, я шла по Вильнюсу! По городу! Я была в безопасности, слава тебе, Господи. Я чуть не плакала.
Надо сказать, что накануне над моей жизнью нависла нешуточная угроза. Я ближе к вечеру голосовала на шоссе, и меня взял на борт русский дальнобойщик. «Мне до Вильнюса». — «Да, мы до Вильнюса». Парень был тихий, симпатичный, к таким сразу чувствуешь доверие. Но он был не один — за ним шел еще грузовик. Потом, ближе к ночи, вдруг обе машины свернули после моста на боковую дорогу и въехали на какой-то плешивый плац на берегу.
— Отдохнем, — объяснил мой водитель.
До шоссе было достаточно далеко, километров пять. И уже солнце садилось, то есть было где-то часов десять вечера. Мост вдали стоял совсем пустой.
Из второго грузовика спрыгнул здоровенный бугай с небольшими глазами. Поздоровался.
Запалили какой-то свой огромный, со струей огня, примус, поставили котелок. Достали две бутылки водки. Так. На сырую, топтаную траву постелили брезент. Поставили приготовленные три мутных стакана, нарезали хлеб, колбасу, огурцы своими черными руками. Два ножа у них было, у каждого по складному ножику.
Какое-то странное чувство окончания жизни заползало постепенно, вместе с холодом, в мою душу (как у овцы, которую куда-то привезли и выгрузили около костра), но у овцы нет речи, а то бы, может быть, она взмолилась и заплакала. Я болтала, делала вид, что все нормально, и разговаривала преимущественно с Алешей, моим водителем. Делала вид, что он мне нравится. Спрашивала его о родителях, об армии, и откуда он родом, рассказала о своем сыне, который сейчас живет в детском санатории. И бываете ли вы в Москве, вот мой телефон (дала номер бюро проверки). Бугай тоже вставил пару слов о жене и детях. Что-то я разливалась соловьем о том, что я журналистка и изучаю жизнь на дороге, буду писать книгу. Протянула им свой блокнот, чтобы они там оставили свои имена и телефоны. Они, сомневаясь (бугай похохатывал над Алексеем), написали телефон автобазы. Хорошо, что они у меня не спросили удостоверение — оно отсутствовало. Я нигде не работала. И в путешествие автостопом я отправилась именно потому, что на билеты денег не было.
Поели. Они выпили всю водку. Я сказала, что в завязке. Поверили?
Потом бугай (Алексей ушел в кусты) спросил меня, с кем я буду спать.
Я ответила:
— С Алексеем, вы что.
Он не стал спорить. Это было законное право друга. Я и ехала с тем и должна была выбрать того.
Совершенно спокойно он ушел в свою кабину вдалеке и угомонился там на верхнем сиденье, хотя время от времени всплескивался как запятая — так ведет себя червь, если поднять над ним камень и взбудоражить его покой.
Алексей вернулся, что-то спросил меня. Я поняла и ответила: «Нет, не могу, извините». Он не стал возражать. Тихий, нормальный, очень усталый (плюс бутылка водки) человек.
Я залезла на верхнюю полку над сиденьем, прикрылась своим свитером. Алексей заснул внизу.
Я еще видела, как в той, другой кабине, ворочается и поднимает маленькую головенку бугай, смотрит. Закат все не уходил, было светло и страшно.
Уже в пять утра Алексей поднялся, спрыгнул на луг, пошел к реке. Я перебралась на свое место внизу.
Я боялась выйти, справедливо подозревая, что меня могут здесь кинуть.
Он вернулся, не говоря ни слова, и мы поехали.
