Еше утром дозорные подобрали на тропе тяжело раненного незнакомого партизана-венгра. Вспомнив об этом, Ферреро кинулся ко входу в хижину. В узких сенях доктор мыл руки в эмалированном тазу.
- Я хочу поговорить с раненым, которого доставили утром, - сказал Ферреро.
- Поздно, он уже при смерти, - покачал головой доктор. Он снял с гвоздя полотенце и вытер руки.
- Он больше не приходил в себя? - быстро спросил Ферреро.
- Приходил дважды. Поэтому я и собирался идти к вам.
- Что он говорил?
Доктор наклонился к уху командира и вполголоса сообщил:
- Его зовут Шандор Дьердь. Он говорил, что к ним прибыл какой-то отряд, увез на грузовиках всех венгров из их части и расстрелял в глухом ущелье. Сам Дьердь был ранен, отполз в сторону и слышал, что отряд, расстрелявший их, собирается идти дальше...
- Куда дальше?
- В другие части, выполнять приказ о расстреле венгров.
- Чей приказ?
Доктор еще ближе придвинулся к Ферреро:
- Из штаба корпуса, - шепнул он.
Ферреро так сжал доктору руку, что тот тихо охнул от боли.
- Кто слышал об этом? - в упор смотря на доктора, проговорил Ферреро.
- Только я. Раненый с трудом произносил слова. Я больше угадывал их по движению губ...
- И вы забыли его слова! - повелительно и жестко сказал Ферреро.
Он отпустил руку оторопевшего доктора и поспешил обратно к венграм.
Говорил он с ними теперь спокойно, даже ласково.
- Слушайте, ребята, ведь у нас же один враг, одна цель...
Венгры слушали настороженно, недоверчиво.
- И разве не побратала нас кровь, пролитая нами? Тебя, Маркос, - со мной, меня - с Михайло, Михайло - с тобой?
Ферреро замолчал, обвел венгров пытливым взглядом:
- В корпусе, друзья, действует вражеская рука. Та самая, что подослала мне начальника штаба - предателя, а теперь занеслась над нашим братством. Но от вражьей руки ничего другого и не жди. Вместе с вами будем стараться обезвредить ее.
Ферреро подозвал к себе Мехти и Маркоса и, когда они подошли к нему, неожиданно обнял их за плечи:
- А вот тем, что вы поверили, будто можно разбить кровью скрепленное братство Ферреро, Маркоса, Михайло, - этим вы крепко обидели меня!
Венгры заволновались. А командир бригады, простой, суровый, справедливый, стоял перед ними и ждал, что они ответят.
Мехти шагнул к венграм. Ему трудно было говорить, потому что приходилось говорить о себе.
- Вот что, ребята, - сказал он. - Что бы вы подумали обо мне, если бы я, оправившись от раны, которую нанес мне предатель, покинул своих товарищей? Подумали бы, что Михайло - трус, что Михайло смалодушничал.
К Мехти подошел один из венгров, вихрастый молодой парень:
- А ты знаешь, что я однажды один отстреливался от пятидесяти фашистов? И держался до тех пор, пока не покончил со всеми?
- Все знают об этом, - сказал Мехти.
- Вот. И другие наши ребята не отсиживались по землянкам! - запальчиво продолжал венгр.
- И это верно, - согласился Мехти.
Ферреро внимательно слушал их разговор.
- Но что нам остается делать, если в партизанских бригадах расстреливают наших братьев?
- Командир, по-моему, сказал уже, что это враг хочет расстроить наше братство. Наш долг не отступать перед врагом, а разоблачить и сразить его!
Молодой венгр задумался и спросил:
- А как бы ты поступил, если бы вдруг ни с того ни с сего кто-то стал расстреливать русских?
Ферреро выжидательно взглянул на Мехти.
- Во-первых, - ответил Мехти, - я не уверен, что те, кто расстреливают венгров, не расстреливают сейчас и русских. А во-вторых... Вот послушай... Я был еще мальчишкой, когда у нас начали строить первые колхозы. Нелегко было тогда Советской власти. Кулаки поняли, что им крышка, и совсем озверели! Они стреляли в тех, кто решил жить по-новому!.. Но советские люди не испугались, не спасовали перед трудностями: они стали только прозорливей, бдительней и беспощадней и сумели очистить страну от вражьей нечисти. Борьба, борьба до победного конца! До последней капли крови. Только так!..
Слова Мехти прозвучали, как суровая клятва. К нему подошел взволнованный Ферреро; ему, видно, многое хотелось сказать Мехти, но он только молча обнял его.
Маркос Даби, прямо смотря в глаза командиру, сказал:
- Прости нас, командир. Мы погорячились. Прости.
Ферреро улыбнулся.
Послышались глухие голоса:
- Не надо обижаться, командир.
- Тебе верим.
- Не о тебе говорили...
Перекрыв голоса венгров, Ферреро резко скомандовал:
- Ну, раз так... Разобрать оружие!
Мехти подошел к стене, нагнулся, взял из пирамиды карабин и подал его Маркосу.
- Возьми, - мягко сказал он.
Маркос решительно протянул руку и, взяв карабин, поцеловал его ложе.
Венгры пришли в движение. Мехти начал разбирать пирамиду, вручая каждому из венгров его оружие, патронташ, сумку. Движения его были быстры, легки, веселы.
- Вот так, - удовлетворенно крякнул Ферреро. - И чтобы я видел это в последний раз!
Когда он вернулся в палатку, Сергей Николаевич все еще сидел над листами бумаги.
Ферреро уперся руками в стол и нагнулся к полковнику.
- В соседних частях расстреляли венгров, - почти шепотом сказал он.
Полковник невольно подался вперед:
- Кто расстрелял?
- Указания исходили из штаба корпуса. Завелась там, видно, какая-то нечисть. Мы воюем, а они...
Полковник сидел неподвижно; не слышно было даже его дыхания.
После долгого раздумья он сказал:
- Надо выяснить, чьих рук это дело!
- А как?
- М-да... - Полковник поднялся с места. - Ну что ж, будем воевать дальше. А выяснить - все же выясним...
Тяжелой, недоброй была весть, что принес под конец своей жизни венгерский юноша по имени Шандор Дьердь... Однако новых подтверждений этой вести, к счастью, не было. Вскоре радисты приняли из штаба по рации приказ произвести налет на дальнюю железнодорожную ветку. Потом последовало требование передать обычные сведения о потерях и наличии боеприпасов.
Ничего особенно тревожного эфир не приносил, а связи с другими частями не существовало: бригада уже долгое время действовала изолированно и самостоятельно.
На долю Мехти часто выпадали теперь минуты отдыха, и он начал работать над эскизами к картине.
Для работы он выбрал укромный уголок на краю утеса, с которого хорошо были видны и поляна со светлеющими на ней палатками и убегающие в лесную чащобу тропы. Он приходил сюда обычно утром, садился на камень, делал в альбоме быстрые зарисовки, в сердцах перечеркивал их, снова брался за карандаш или уголь, а потом откладывал в сторону и думал, думал...
Детали картины вырисовывались еще смутно. То Мехти представлялась весна: тает снег, рыхлые облака скользят в небе; то осень - золотая, прозрачная; то лето - с холста должно повеять солнечным теплом, запахом полевых цветов... По-разному виделся ему и солдат. Вот он идет прямо на зрителя, усталый, счастливый, с вещевым мешком через плечо... Вот присел отдохнуть на пенек. Вот лежит в высокой траве, бросив возле себя мешок, закинув за голову руки... А неподалеку - искореженный вражеский танк... В одном из вариантов - девушки в ярких, цветастых платьях выносили солдату воду.
