Граф Кутайсов не сразу достиг всех этих почестей, сопровождавшихся значительными подарками землею и деньгами, которые, в конце концов, посыпались на него с все увеличивавшейся быстротой. Он бы и не мог достичь их в такое короткое время, если бы императрица и Нелидова сохраняли свое влияние на императора. Эта невозможность или трудность для многих добиться успехов, пока продолжалось исключительное влияние императрицы и ее подруги, были главной причиной испытанного ими удара. Другие честолюбцы присоединились к фавориту-лакею, чтобы руководить им и воспользоваться той, думаю я, магнетической силой, которую он умел проявлять над личностью своего господина. Граф Растопчин был, как кажется, вдохновителем и душою заговора. Благодаря интриге, он был удален от императора и заменен Нелидовым, племянником фрейлины с портретом (этот орден дает в России чин фельдмаршала; из девиц только Протасова при Екатерине, Нелидова при Павле и Орлова при Николае получили этот орден).
Растопчин был даже выслан в Москву, ибо Павел никогда не удерживался в границах умеренности, всегда преувеличивал значение всякого намека, во всем спешил и заходил как можно дальше. Растопчин был не из тех, кто прощает подобные обиды: он хотел отомстить тем, кто был причиной его падения, и соединился с Кутайсовым. Надо было вырвать Павла из-под власти увлечения Нелидовой и поссорить его с женой. Для этого императору дали понять, что он состоит под опекой, что эти две женщины управляют страной от его имени, что в этом все убеждены. Ему представили особу моложе и красивее Нелидовой и уверили, что она не будет иметь претензий на то, чтобы им править. Все это увенчалось удачей. Павел влюбился в дочь Лопухина, бывшего московским полицеймейстером при Екатерине. Лопухин получил титул князя и голубую ленту за то, что не препятствовал видам императора на его дочь. Растопчин был возвращен и получил пост министра иностранных дел. Все должностные лица, принадлежавшие к партии императрицы, князья Куракины и их родственники, с старым князем Репниным во главе, потеряли свои места и были высланы в Москву. Крушение партии было полное. Стоило императору заподозрить, что кто-нибудь пользуется протекцией или благоволением императрицы, и такой человек терял должности и был удаляем от двора.
С той поры Павла стали преследовать тысячи подозрений; ему казалось, что его сыновья не достаточно ему преданы, что его жена желает царствовать вместо него. Слишком хорошо удалось внушить ему недоверие к императрице и к его старым слугам. С этого времени началась для всех, кто был близок ко двору, жизнь, полная страха, вечной неуверенности. Над каждым тяготела возможность быть высланным или подвергнуться оскорбительным выговорам в присутствии всего двора, причем император обыкновенно возлагал исполнение этого неприятного поручения на маршала двора. Наступило нечто вроде эпохи террора. Придворные балы и празднества стали опасной ареной, где рисковали потерять и положение, и свободу. Императору вдруг приходила мысль, что к особе, которую он отличал, или к какой-нибудь даме из числа ее родственниц или близких к ней относятся с недостаточным уважением и что это было следствием коварства императрицы; и он тотчас отдавал приказ немедленно удалить от двора того, на кого падало его подозрение. Предлогом для этого мог послужить и недостаточно почтительный поклон, и то, что невежливо повернулись спиной во время контрданса или еще какие-нибудь другие проступки в этом роде. На вечерних балах и собраниях, так же как и на утренних парадах, подобные случаи влекли за собой события с несчастнейшими последствиями для тех, кто навлекал на себя подозрение или неудовольствие императора. Его гнев и его решения вспыхивали моментально и тотчас же приводились в исполнение.
Другие монархи после первой вспышки гнева и чрезмерно проявленной жестокости иногда успокаиваются и стараются, обыкновенно, смягчить последствия своей первоначальной строгости. Но не так было с Павлом. Чаще всего, отдав приказ относительно человека, на которого он рассердился, через некоторое время обдумав, он не находил уже первоначальное наказание достаточным и поминутно усиливал жестокость кары: приказ удалиться заменял приказом никогда не появляться, простую высылку заменял ссылкой в Сибирь и проч. и проч.
Все те, кто принадлежал ко двору или появлялся перед императором, находились в состоянии постоянного страха. Никто не был уверен, будет ли он еще на своем месте к концу дня. Ложась спать, не знали, не явится ли ночью или утром какой-нибудь фельдъегерь, чтобы посадить вас в кибитку. Это была обычная тема разговоров и даже шуток. Такое положение вещей началось со времени опалы Нелидовой и продолжалось, все усиливаясь, в последующее время царствования Павла. Нелидова во время своей опалы вела себя с большим достоинством и гордостью. Она покинула двор, не обнаружив никакого желания остаться там, ничего не предпринимая для возвращения. С заметным презрением она говорила всем, кто хотел ее слушать, что не было ничего скучнее придворной жизни и что она счастлива возможностью наконец с ней расстаться.
Между тем Павел увлекся новой причудой, порою даже отвлекавшей его от подозрительности и порождаемых этими подозрениями жестокостей. У него вдруг явилось желание сделаться гроссмейстером Мальтийского ордена. Вероятно, возбуждению этого желания способствовала политика, потому что из всех владельцев и покровителей, которых можно было пожелать Мальте, овладевшие ею англичане меньше всего нравились Европе. Павел продолжал поддерживать близкие отношения с Англией, которая с своей стороны нуждалась в том, чтобы русский монарх продолжал оказывать ей свое активное содействие против Франции; все это давало Павлу основание предполагать, что Англия может согласиться передать ему владение, занятое англичанами лишь временно и притом с формальным обязательством возвратить остров ордену св. Иоанна, под протекторатом той державы, которую укажет Европа.
Павел воспламенился мыслью стать самому гроссмейстером Мальты, соединить в своем лице и этот славный в истории титул и силу, необходимую для того, чтобы защищать независимость такого важного поста на Средиземном море. Лично для Павла в этом деле играли роль не столько политические соображения, сколько овладевшее им страстное желание фигурировать перед княжной Лопухиной в ореоле рыцарского героизма. Верховный вождь и защитник схизматической церкви, он не видел никакого затруднения в том, чтобы стать во главе самого католического из всех орденов и провозгласить свое желание его возвысить. Союзные державы, исключая Англию, осторожно воздерживались от противодействия ему в этом проекте.
