«Ну как, ты еще держишься?» — спросила она. «Пока еще держусь, — ответил я. — Но признаюсь откровенно, такого я не ожидал. Должно быть, я задел их за живое!»
«Знаешь, я полностью согласна со всем, что ты написал, — сказала Барбара. — Но мне кажется, что все эти нападки и столкновения не идут нам на пользу. Временами ты мне представляешься этаким еврейским Дон-Кихотом, только тот воевал с ветряными мельницами, а ты сражаешься с ассимилированными евреями. Не лучше ли нам заняться нашими собственными делами вместо того, чтобы пытаться перевоспитать всю еврейскую общину?»
Барбара была настолько же права в отношении наших собственных дел, насколько я ошибался в оценке настроений еврейской общины. Я вдруг понял, что мы потратили многие годы, стремясь достигнуть неведомых горизонтов, в то время как нам следовало бы гораздо серьезнее заняться самими собой, ступить на путь очищения и совершенствования.
Да, пришло время пересмотреть многие наши привычки и взгляды.
С этого момента я начал постепенно и совершенно сознательно сокращать свое участие в общественных делах. А когда подошел срок моего очередного полугодичного академического отпуска, я немедленно подал соответствующее заявление.
Попутешествовав по чужим странам, пожив в самых разных местах, мы решили, что пора уже отправиться «домой», — по-настоящему домой, в то единственное место, где мы сможем жить полной еврейской жизнью. В тот же день мы заказали билеты на ближайший авиарейс, направлявшийся в Эрец Исраэль.
Поутру пойдем в виноградники...
Песнь песней, 7:13
Глава 1. Иерусалимский квартал Шмуэль а-Нави. Ешива Ор Самеах
Я СНЯЛ КВАРТИРУ в иерусалимском квартале Маалот Дафна, недалеко от ешивы «Ор Самеах», в которой намерен был провести все шесть месяцев моего отпуска. Квартира была очень простая, даже немного запущенная, обставленная старой мебелью, находившейся на различных стадиях разрушения. С небольшого внешнего балкона (на иврите — мирпесет), открывался вид на обширное открытое пространство — отчасти автостоянку, отчасти просто пустырь.
Этот пустырь обрывался у квартала, состоявшего из многоквартирных жилых домов. Квартал назывался Шмуэль а-Нави («Пророк Шмуэль»), и в нем жили очень небогатые иерусалимцы. По нему еще недавно проходила граница между Израилем и его недружественным арабским соседом, Иорданией.
В квартире было две спальни — одна для Дворы, Дова Хаима и Давида, и другая — для нас с Барбарой. В кухне, оборудованной крохотной газовой плитой и допотопным холодильником, по стенам тянулись узкие, потрескавшиеся и покрытые пятнами каменные полки; имелось в ней и небольшое окно, из которого открывался более чем впечатляющий вид на громадный металлический бак для мусора, стоявший прямо посреди двора.
Но несмотря на все свое убожество, впрочем, относительное, и само жилье, и окружающая обстановка казались нам, пребывавшим в восторженном и возбужденном состоянии, совершенно идиллическими. Чего стоило уже то, что каждое утро в наши окна врывался яркий солнечный свет, который немедленно заливал все окружающее пространство сверкающим, пламенным блеском Йерушалаима.
Буквально на следующий день после приезда я быстрым шагом отправился в ешиву «Ор Самеах». Идти было недалеко — ешива находилась всего лишь в нескольких кварталах от нашего дома, вдобавок всю дорогу мысли мои были заняты непростой аналогией между мною, профессором Аланом Шварцбаумом, и нашим знаменитым мудрецом рабби Акивой. Как и этот великий мудрец и руководитель, я тоже впервые в жизни собрался изучать Тору и поступить в ешиву, уже переступив порог сорокалетия. Будущее волновало и страшило меня одновременно.
РАББИ ЙИРМИЯГУ АБРАМОВ, ответственный за прием новичков, побеседовал со мной и почти сразу же предложил мне список курсов, которые, по его мнению, соответствовали уровню моего еврейского образования. Мы составили расписание занятий, которое позволило бы мне как можно эффективнее использовать мой недолгий отпуск, после чего я с головой окунулся в учебу.
Примечание автора: в этой части книги я буду называть подлинные имена раввинов, учителей и других встреченных мною в Израиле людей, поскольку я обязан им своим религиозным образованием и испытываю по отношению к ним самую глубокую и сердечную благодарность.
Мой день начинался теперь с утренней молитвы, после которой я отправлялся в класс, где изучались законы тшувы (покаяния). Вел занятия рабби Авигдор Бончек, по «светской» профессии — практикующий психолог. Он изо дня в день знакомил нас с проницательными суждениями Маймонида относительно тшувы, которые показались мне не только необычайно интересными, но и весьма актуальными.
После короткого перерыва мы приступали к занятиям по Гемаре, во время которых под руководством рабби Эли Мерла изучали трактат Талмуда Сангедрин, а после обеда я отправлялся в классы по Мишне и Хумашу (Пятикнижию).
По вечерам я вместе со своим хеврута — студентом старшего курса, прикрепленным ко мне в качестве «репетитора», — повторял материал, пройденный на уроке Гемары, а в 10 вечера отправлялся на одну из многочисленных ежедневных лекций, касавшихся весьма широкого спектра вопросов. Меня особенно интересовали комментарии рабби Мордехая Перл-мана к парашат а-шавуа — недельной главе Торы — и обсуждение философских проблем на семинарах рабби Давида Готтлиба.
Каждый из уроков, в которых я принимал участие, был по-своему увлекателен, но самыми интересными для меня оказались занятия Гемарой. Ни во время учебы в университете, ни в своей научной работе я никогда не сталкивался ни с чем подобным. Мое прежнее знакомство с иудаизмом можно было, в сущности, сравнить с плаванием без компаса и карты в неведомых водах. И вот, стоило мне в первый раз открыть том Гемары, как я ощутил, что пускаюсь в плавание совершенно иного рода — отправляюсь во вполне целенаправленную экспедицию, на поиск давно спрятанных сокровищ.
Вдобавок, поскольку мои занятия стоили мне огромных интеллектуальных и душевных усилий, благодаря им я переставал быть простым пассажиром и становился равноправным, может быть, даже полезным членом большого дружного экипажа.
Пунктом отправления для нас была Мишна. Сжатым и точным языком она излагала систему принципов, которую на гуманитарном университетском жаргоне можно было бы назвать «характеристикой исходного состояния».
