Разрывы начали стихать, и мы ползком, волоча нашего механика на плащ-палатке, которую дали стрелки, удалялись от горящей машины, чтобы окончательно оказаться в безопасной зоне. Наконец разрывы стали безопасны, и мы смогли подняться в рост. Звуки боя уже доносились из фольварка. Слышна была пулеметная и автоматная стрельба, резко бузили наши самоходки. «Значит, живы», – подумал я, и меня укусила такая зависть. Ведь вот они смогли, а мы? Мыслями, конечно, мы были с ними, но не каждому в бою везет, нам это было хорошо известно.
Вскоре подъехала повозка, на ней сидел за возницу пожилой солдат и еще два раненых бойца. У одного была забинтована голова и рука на подвязке. Вторым был наш новый заряжающий. Он полулежал, на лице его можно прочитать, что ему очень больно. Кто-то наскоро наложил ему повязку на верхнюю часть груди, и я увидел кровавое пятно, выступившее через бинт. Он меня узнал.
«Скажи ребятам, чтобы потише везли, – попросил он меня. – А то терпения нет от этой тряски».
Я в ответ кивнул, и он закрыл глаза. Из-за кустов вышел санитар. На своей спине он тащил бойца, который был без сознания.
«Еще живой, – глухо произнес он. – Послушал: сердце бьется. Давай помоги мне его уложить», – обратился он к нам с Иваном.
Николая мы уложили рядом с нашим заряжающим, головами к хвосту лошади, а этого бойца – головой назад повозки. Так они втроем могли лежать более или менее свободно. Увидев мое лицо, санитар предложил забинтовать, а то, мол, пока до медсанбата доберешься, можно засорить и как бы не стало хуже. Ни его, ни мои познания в медицине не позволили найти правильного решения, потому что когда я предстал позже перед врачом с забинтованным лицом, то выслушал много неодобрительных слов в адрес того санитара. Повязка причинила мне много боли, особенно когда ее снимали. Но ведь санитаром руководили самые добрые чувства. Он хотел помочь и делал, конечно, все от чистого сердца.
И я по прошествии стольких лет только с великим уважением вспоминаю этого парня, который помогал нам, раненым, в трудную минуту боя. Сколько таких молодых и бесстрашных парней, наскоро обученных на каких-нибудь коротких курсах, а то и вовсе нигде не учившихся этому нужному делу, спасали жизни сотням бойцов, которых они вытаскивали с поля боя и передавали в руки квалифицированных медицинских специалистов. Без них многие солдаты и офицеры не могли бы вернуться в строй, а позже – домой и обнять своих родных.
Все время, пока мы добирались до медицинского пункта, а им оказался пункт 131-го стрелкового полка, я шел рядом с повозкой, готовый помочь санитару что-либо сделать для тяжелых ребят. Николая сразу же понесли на операционный стол, потому что он оказался крайним в повозке. Потом унесли остальных. Я сидел и ждал своей очереди. Раненых было немного – возле пункта стояло две повозки, не считая нашей.
Ранения у меня не было, а наложенная повязка прилипла к обоженному лицу, и боль немного поутихла. Я сидел и курил, ожидая своей очереди. Временами вставал и подходил к сестрам, которые сновали от палатки. Хотелось узнать, как там обстоят дела у Николая?
Но ни одна из сестер ничего мне сказать не хотела, и я начал думать, что дела у него неважные. Подъехали санитарные машины. От палаток из небольшого леска начали выходить солдаты, которым предстояла эвакуация дальше, в тыл, в госпитали. На носилках выносили тяжелораненых, но среди них Николая не было, да и не могли так быстро его прооперировать. Видимо, операция еще продолжалась.
Иван Староверов вернулся на передовую. Я попросил его рассказать все, что с нами произошло.
Я тоже не собирался тут задерживаться. Руки-ноги целы, чего рассиживаться? А ожоги заживут. Надеялся получить помощь и догонять своих.
Но получилось все совсем не так, как я рассчитывал. Ожоги мои оказались куда более серьезнее, чем это мне показалось вначале. Николая отправили в армейский госпиталь в Хойнице. Это я узнал уже после того, когда и мне была оказана помощь.
Машины увезли раненых, и сестра начала приглашать таких, как я. Другая сестра, которой лет было не больше, чем мне, начала снимать у меня повязку с лица. Поначалу все шло неплохо. Санитар бинта не пожалел, и сперва я сидел спокойно, но, когда она стала отдирать ближе к коже, терпение мое кончилось, и с очередным оборотом ее руки вокруг моей головы я вскочил с табуретки и отстранил сестру. В палатку вошла молодая черноволосая женщина в халате врача. Из-под халата просматривался воротник офицерской гимнастерки. «Значит, врач», – подумал я. Сестра начала жаловаться ей на меня, что, мол, не дает снимать повязку. Но она не обратила на это внимания, а только приказала ей: «Пойди принеси теплой воды. Отмочить надо, и дело пойдет».
Сестра ушла, а она, приняв у нее из рук моток бинта, попыталась продолжить начатую ушедшей сестрой работу. Но докторские старания были ничуть не лучше, и с первых ее движений я понял, что не выдержу. Мне казалось, что с меня, живого, сдирают кожу. И тут я не стерпел.
Реакция самозащиты сработала мгновенно, и я толкнул врача в живот ногой. Такого оборота дела она не ожидала и, не устояв на ногах, отлетела к шкафчику с инструментами, который начал падать, но я успел остановить его падение, подставив руку. В палатку вбежала сестра, расплескивая воду из тазика. Она, видимо, услыхала шум и ускорила возвращение. Увидев происшедшее, она чуть было не выронила из рук тазик. Врач еще не успела подняться на ноги, а я стоял, как коршун, над ней, не зная, что предпринять. В глазах у меня бегали огни, в голове стучало, а по лицу и гимнастерке бежали струйки крови.
Опомнившись, я подал врачу руку, от которой она отказалась, быстро вскочила, взяла из рук сестры тазик и поставила на столик. Как ни в чем не бывало она намочила тампон и начала прикладывать его к присохшему бинту. Я думал, что сейчас начнется разнос, но все на этом и кончилось.
Сестра взялась за приборку, а врач спокойно завершила начатое дело. Дальше все пошло как по маслу. Повязку мне больше не накладывали. Обработав обожженные места и чем-то присыпав лицо, отмыли руки и тоже спокойно, без суеты промыли обнажившиеся до мяса места и отпустили, сказав при этом, что я буду отправлен в армейский госпиталь. Расчеты мои вернуться в часть рушились.
Много лет спустя на встрече ветеранов дивизии в канун 40-летнего юбилея нашей дивизии судьба вновь свела меня с этой женщиной-врачом, которая за многие годы не потеряла своей прежней привлекательности и обаяния, разве что волосы покрылись серебром. Сам бы я ее не узнал, но она меня запомнила, хотя через ее врачебную практику прошло столько нашего брата, что трудно представить. Она подошла ко мне и так просто сказала: «А я вас запомнила на всю жизнь».
