Как и положено любознательному путешественнику, де Сад прочел множество путеводителей по Италии, но ни один не соответствовал его собственным представлениям об этой стране. Ему казалось, что предшественники уделяли слишком много внимания произведениям искусства и слишком мало — нравам. И он усердно исписывал листы своими наблюдениями «над жизнью»:
Во Флоренции множество театральных залов, но летом можно увидеть только оперу-буфф, основной театральный сезон начинается в сентябре… тоньше, чем у женщин. Возмутительно!..
Площадь Барберини в Риме украшает великолепный фонтан Бернини с тритоном и четырьмя дельфинами. Когда струя воды, что вырывается из чаши на голове тритона, замерзает, у тритона образуется чрезвычайно живописная прическа…
В Неаполе ассамблеи и театры начинаются поздно, а потому заканчиваются в такой час, когда практически нигде невозможно поужинать, и остается либо ложиться спать голодным, либо глотать сухие куски в гостинице. Но если до начала итальянцы все равно преспокойно сидят в кафе и ничего не делают, то почему бы не начинать общественные увеселения немного раньше? Ведь есть же люди, которые не любят торчать в кафе!..
Улицы Неаполя кишат доступными женщинами, готовыми за умеренную цену на любые фантазии либертенов. Матери предлагают вам своих детей любого пола и возраста, жены продают мужей, мужья — жен. «Так что же, спрашиваю я вас, ожидает добродетель? Нравы населения упали столь низко, что малейшая возможность получить барыш заставляет отбрасывать заботы о здоровье и, презрев такие понятия, как порядочность, честность и добродетель, подталкивает к преступлению. Порядочность и приятное обхождение, честность в отношениях между полами, способствующие зарождению благородных страстей, кои, как известно, являются пристанищем добродетели, в сем городе совершенно неизвестны, ибо население его по причине крайней грубости взглядов желает только наслаждаться».
В «Истории Жюльетты» де Сад несколько по-иному определяет причины моральной деградации: «Мы же склоняемся к мнению, что нравственное разложение, независимо от местности или режима власти, происходит только в результате высокой концентрации населения на небольшой площади: всего скорее портится то, что свалено в кучу».
И все же, откуда возвышенная филиппика в защиту морали и добродетели? Не намеревался ли де Сад уже в то время опубликовать свои заметки? Тогда подобные пассажи вполне могли быть уступками общественному мнению, костью, брошенной будущим цензорам. Ибо Донасьен не мог не понимать, что, вздумай он опубликовать сочинение, полностью созвучное его «образу мыслей», под собственным именем, его непростое положение осложнится до крайности, а тираж могут конфисковать. И если анонимные памфлеты (которых так боялась мадам де Монтрей) представляли угрозу прежде всего для того, кто в них выведен, то сочинение с именем автора на титуле с головой выдавало своего автора. Не потому ли де Сад никогда не признавался в авторстве ни «Жюстины», ни «Жюльетты», ни «Философии в будуаре»?
Заметки об Италии должны были стать первой не анонимной публикацией де Сада — или просто первой, если отвергнуть хотя и обоснованную, но все же гипотезу о его ранних анонимных публикациях. Но известно точно: Донасьен Альфонс Франсуа очень серьезно относился к этому сочинению и по возвращении много над ним работал. Ему долго не давалось название, посредством которого он хотел отмежеваться от многочисленных авторов, опубликовавших заметки об Италии. В конце концов полное название его труда зазвучало так: «Путешествие по Италии, или Рассуждения критические, исторические и философические о городах Флоренции, Риме, Неаполе и Лорето, а также дорогах, к сим четырем городам ведущих. Сочинение, целью коего является описание обычаев, нравов, законодательства и т.д. как древних, так и нынешних, исследование подробное и доскональное, выполненное в духе, в коем до сих пор никто материи эти не описывал». Но при жизни де Сада «Путешествие» издано не было.
В Риме Анж Гудар устроил «маркизу де Мазану» встречу с французским посланником, кардиналом-либертеном Жоашеном де Берни, добрым приятелем Казановы, с которым де Берни делил любовь двух прекрасных венецианок. Как принял де Берни «маркиза де Мазана», доподлинно не известно, зато Жюльетту он принял «со всей изысканностью, какую только можно было ожидать от верного помощника Петрарки» (кардинал был неплохим поэтом.) Для Жюльетты де Берни на уединенной вилле Альбани устроил фантазматическое действо, достойное истинного либертена — с розгами, дефлорацией, содомией и сдиранием кожи. Тот же де Берни организовал ей встречу в Ватикане с папой Пием VI, преемником Климента XIV. В «Преуспеяниях порока» папа предстает распутником и содомитом, в то время как, по свидетельству современников, Пий VI отличался подлинным благочестием и немало сделал для улучшения положения бедных, Де Сад добивался личной аудиенции у папы, но подтверждения, что она была ему дана, нет. Известно только, что де Сад, смешавшись с толпой, пришедшей поглазеть на пышное торжество, присутствовал на церемонии вступления Пия VI на престол святого Петра. Когда об этом узнала Рене-Пелажи, она очень обрадовалась и всем рассказывала, что супруг ее собственными глазами видел папу, подразумевая, что таким образом он сделал большой шаг по пути к исправлению.
В Неаполе «маркиз де Мазан» был представлен королю Фердинанду IV и настолько пришелся ему по душе, что король предложил ему поступить к нему на службу. Служба в планы де Сада не входила. Жюльетта также была представлена Фердинанду и его супруге, которые, как, впрочем, и все царственные особы в «жестоких» романах де Сада, оказались жуткими развратниками. Вместе с Жюльеттой они устраивали страшные оргии с массовыми истязаниями и убийствами безвинных жертв. Там же, возле Неаполя, Жюльетта и ее подруга Клервиль сбросили в жерло Везувия свою подругу, либертенку Олимпию — ведь у либертенов нет привязанностей, они повинуются исключительно сиюминутным желаниям. Де Сад поднимался на Везувий, но в жерло вулкана никого не сбрасывал.
В Неаполе де Сад принял решение вернуться домой, в Ла-Кост. Во-первых, у него закончились деньги, а во-вторых, его потянуло к себе на «остров». Но прежде чем тронуться в обратный путь, он морем отправил ящики с приобретенными в Италии предметами искусства и старины. Посылки до Ла-Коста дошли — но в каком виде! Все, что могло разбиться, разбилось, все, что могло поломаться, — поломалось. Де Сад воспринял утрату философски. Несмотря на постоянное стремление окружить себя комфортом, он легко относился к потере вещей. Из состояния равновесия его могла вывести потеря либо рукописи, либо какого-нибудь пустяка, которому он по одному ему известным причинам придавал большое значение.
