— Я был очень удивлен теми записями, которые вы мне прислали; это действительно так? Вы хорошо все изучили?
— Я не думаю даже, что я подметил все, — ответил я, — но прошу прощения за вольность.
— Вы хорошо сделали, — сказал Кольбер, — продолжайте, ведь это очень важно. Я не понимаю, — добавил он, — как этот человек может предлагать проект, в котором столько недостатков?
С этого момента Кольбер понял, что ошибся, когда выбрал кавалера. Но он продолжал его поддерживать, считал, что, может быть, вновь выведет его на правильный путь и, указав ему на его ошибки, сделает ему добро. Но он еще плохо знал кавалера.
Впрочем, трудно найти более противоположных друг другу людей, чем Кольбер и Бернен. Кавалер не вникал в детали, думал лишь об огромных залах для комедий и развлечений и совершенно не заботился о необходимых помещениях, о тех бесчисленных мелочах, которые требуют вдумчивости и старания, чего не было и не могло быть у кавалера, живого и неусидчивого по своей природе. Одним словом, я убежден, что в области архитектуры ему удавались лишь украшения и механизмы для театральных действий.
Кольбер, напротив, старался вникнуть в детали. Он хотел видеть, где и как будет жить король, как будет осуществляться его обслуживание. Он был убежден, и не без основания, что нужно не только позаботиться о том, чтобы хорошо разместить короля и всю его свиту, но и предоставить удобные помещения для всех офицеров, даже младших по званию, которые не менее необходимы, чем самые высокие чины. Он заставлял замечать и записывать все, что нужно заметить в строительстве всех этих помещений, и чрезвычайно надоедал кавалеру своими записями; кавалер же ничего и ни о чем не хотел слышать, считая недостойным для такого великого архитектора, как он, вдаваться в такие мелочи. Он жаловался г-ну Шантенелю и при этом не очень уважительно отзывался о Кольбере.
— Господин Кольбер, — говорил он, — принимает меня за маленького мальчика (эти выражения взяты из дневника Шантенеля, который попал ко мне после его смерти). Он ведет бесполезные речи о том, в чем сам не смыслит.
Если кавалер был недоволен Кольбером, то Кольбер, в свою очередь, не был удовлетворен кавалером, хотя он и не показывал этого и отзывался о нем всегда с необычайной почтительностью. Но случилась одна вещь, которая открыла мне глаза на это и показала, что это за страна — королевский двор.
Однажды Кольбер сказал кавалеру Бернену: „Мы строим здание, которое будет стоить десятки миллионов, но это неважно. Король никогда об этом не пожалеет, если оно будет таким, каким надеется его увидеть Его Величество. Однако я хочу заметить, что если мы не примем сейчас все необходимые меры, то окажется, что в этом здании, где будут танцзалы, залы для комедий, громадные салоны, прекрасные галереи и все то, что делает дворец величественным, король вынужден будет спать в такой маленькой комнатке, что и половина сеньоров и офицеров, имеющих право входа туда, не смогут там поместиться. Конечно, это было бы для нас большим недостатком. Надо учитывать прежде всего то, что Лувр является зимней резиденцией, поскольку в остальное время года король может жить в других, загородных королевских резиденциях; в то же время нужно, чтобы апартаменты короля выходили на юг, то есть на реку. Нужно также запомнить, что спальню Его Величества нужно располагать только в павильоне, которым заканчивается крыло, выходящее на реку. Потому что если делать апартаменты короля в передней части фасада, то там будет слышен грохот колясок и повозок. Если же отвести еще необходимое место для церемониального зала, то для спальни останется такая маленькая комната, что, как я уже говорил, там не поместится и половина тех, кто должен туда войти“.
Кавалер пообещал, что подумает над тем, как устранить это неудобство. Три дня спустя он принес проект на ассамблею, собравшуюся обсудить вопросы строительства (на ней присутствовали Кольбер, де Шамбре, брат господина Шантелю, и я). Кавалер прижимал проект к животу. Обращаясь к Кольберу, он сказал, что убежден в том, что его вдохновили ангелы, что он откровенно признает себя неспособным дойти до такой прекрасной, великой и счастливой вещи, которая пришла к нему в глубоком размышлении. Он говорил таким загробным голосом, что, казалось, только что поднялся из глубин ада.
Наконец после пространной речи, которая могла бы вывести из терпения самого спокойного человека, он показал нам свой проект. Этой глубочайшей мыслью было не что иное, как маленький кусочек бумаги, наклеенный на другой чертеж павильона Лувра, выходящего на реку. Желтым цветом он отметил внесенные изменения, хотя, должен признать, и очень значительные на первый взгляд. Кольбер, казалось, вполне одобрил эту мысль и долго его хвалил. Я стоял рядом с Кольбером и не смог удержаться от того, чтобы не сказать ему тихонько, что осуществить эту идею можно, лишь разрушив весь павильон и даже три других, симметричных ему, а об этом давно было условлено даже не думать. Кавалер, который, очевидно, был задет моей дерзостью, стал возмущаться и требовать, чтобы мои слова были произнесены вслух. Напрасно Кольбер убеждал его, что мои слова не стоят того; кавалер настаивал и дошел даже до того, что если ему не повторят то, что я сказал, то он немедленно покинет это благородное собрание. Кольберу пришлось изложить суть моего высказывания. Кавалер, не отвечая на него, гордо сказал, что ясно видит, что я не специалист в области архитектуры и не смею высказывать свои суждения о том, в чем ничего не смыслю. Кольбер ответил, что он прав и не надо придавать моим словам значения. В общем, я оказался самым несведущим человеком. Проект был одобрен, и после беседы на другую тему, все расстались. Кавалер вернулся к себе, а Кольбер поднялся в свои апартаменты, находящиеся в Лувре. Я последовал за ним и, проходя по коридору, извинился за то, что позволил себе высказаться о проекте кавалера.
— Вы думаете, — гневно и возмущенно сказал Кольбер, — что я не вижу этого так же хорошо, как и вы?
Я был очень удивлен и благодарил в этот момент Господа за то, что он так ясно показал мне, что такое двор и каковы его нравы.
После того как проекты кавалера, казалось, достаточно были изучены, был назначен день для закладки первого камня фундамента главного фасада Лувра. Король очень хотел сделать это самолично. Вот как произошла эта церемония.
Закладка первого камня
Камень, который заложил король, был тщательно обработан. В верхней выемке были положены медаль и табличка с надписью так, чтобы камень, который ляжет сверху, не соприкасался ни с медалью, ни с табличкой. У верхнего камня, в свою очередь, была нижняя выемка, которая должна была совпасть с выемкой нижнего камня. Пластинка с надписью была медная, медаль — из золота; на одной ее стороне было изображение самого короля, а на другой — проект кавалера Бернена. Она стоила 100 луидоров.
