«Что-что?» – переспросил Яша Хейфец.
«Нет, нет, ничего, всё в порядке», – консул поцеловал скрипача, и они вместе отправились на банкет.
Следующая попытка была связана с балетом. Романа определили в студию Саши Жиглова. Но, поскольку мама подозревала Жиглова в нехороших сексуальных наклонностях, она, оберегая сына, никогда не пропускала ни одного занятия. Роман, находясь в балетной стойке, исправно поднимал ногу вверх и опускал вниз. И мама кричала, глядя на своего любимого, обожаемого сына: «Нижинский! Нижинский! Он будет звездой балета».
Ей как актрисе были присущи пафос и преувеличение. Но в основе лежала сумасшедшая любовь к сыну.
Однажды, когда Роман после занятий мылся в душе, опасения матери подтвердились, ибо Саша Жиглов забрался к мальчику в кабину. Тот по наивности решил, что Саша хочет его укусить, и закричал. И тогда разъяренная мать просто погналась за руководителем балетной школы и отлупила его тростью. На этом и балетная карьера мальчика кончилась. Разумеется, в Вильно были и другие балетные студии, но мать уже поняла, что это добром не кончится. Она мечтала, чтобы мальчик в будущем любил женщин и чтобы женщины платили ему тем же. Балетная же профессия, как казалось маме, была непременно связана с сексуальными извращениями. Затем была попытка сделать из Романа великого певца. Мать преклонялась перед Шаляпиным. Профессия певца, думала она, вот звездный путь к вершинам. Но педагоги сказали, что у мальчика нет не только слуха и голоса, но и музыкальной памяти. Из этого тоже ничего не получилось.
Тогда решили окунуться в живопись. Живописью мальчик действительно увлекся. Его педагог по рисованию сказал, что у Романа большие способности. Но это заявление вдруг произвело на Борисовскую совершенно отрицательное впечатление. Она вспомнила о печальной судьбе Ван-Гога, о грустной участи Гогена. И сказала: «Если ты действительно окажешься талантлив, они же тебя сживут со свету». Кто «они», было неизвестно. Но мать стала прятать краски. Когда Роман подходил к мольберту и хотел что-то нарисовать, красок не было. Он злился, обижался, но в итоге, разумеется, победила мать. Так он постепенно отошел от занятий живописью. Кстати, потом Гари думал, что, может быть, пропустил свое подлинное призвание.
После того, как скрипка, пение, балет, живопись отпали, мама решила, что надо остановиться на литературе. Хотя там ей тоже многое не нравилось. Например, Мопассан был болен венерической болезнью, О. Генри тоже умер от какой-то нехорошей хвори… Но, тем не менее, литература была принята в лучших домах: Толстой был графом, а Виктор Гюго – президентом Франции. В последнем Нина Борисовская была свято убеждена, и сбить ее с толку не представлялось возможным. Даже будучи уже жительницей Франции, она продолжала считать, что Виктор Гюго – президент страны.
Для удачной карьеры писателя самое главное было выбрать псевдоним. Мать это знала твердо. Если фамилия Кацев хорошо подходила скрипачу, то писателю она совершенно не годилась. Возникали варианты: «Любер де Робер» и многие другие. Потом мама заявляла: «Дворянскую частицу «де» надо отбросить, вдруг опять случится революция?!»
Мама была наивной и очаровательной. Она делала для образования мальчика все возможное и невозможное, лишь бы он научился тому, что понадобится в жизни. Например, три раза в неделю водила его в манеж лейтенанта Свердловского, где Роман учился верховой езде, фехтованию и стрельбе из пистолета. Кстати, это ему потом пригодилось, – в его жизни была дуэль, причем с польским офицером. Но об этом позже. Во всяком случае, Роман очень метко стрелял.
Естественно, мальчик учился хорошим манерам. Мать часто рассказывала ему, как он, одетый в роскошный мундир, станет победителем на скачках – возьмет первый приз. Поэтому нужно уметь целовать дамам руки, быть обходительным, пропускать дам вперед. Кстати, однажды в Варшаве Роман, пропустив мать на выходе из трамвая вперед, пришел в недоумение, почему она так вознегодовала. Он просто еще не знал, что из трамвая кавалер должен выходить первым и подавать даме руку.
Мама вбивала в голову восьмилетнему малышу, как он должен вести даму под руку, какие говорить комплименты, какие делать подарки, учитывая цвет глаз, сумочек, туфель, платьев. Короче, учила его изысканным манерам и политесу.
Как-то раз она ему сказала: «Мальчик мой, ты никогда не должен брать денег у женщины. Ты можешь взять у нее «роллс-ройс», но денег не бери никогда». Правда, «роллс-ройс» в дальнейшей жизни Роману Гари никто из дам не предлагал. Но себя предлагали многие…
И вот я в Вильнюсе на улице, которая в 1921 году называлась Большая Погулянка, у дома номер 16. В этом доме и поселились беженцы из Советской России – мама, нянька и ребенок. Будем считать, что они были беженцами…
По моему рассказу о том, чему учили маленького Романа, может создаться впечатление, что Нина Борисовская была обеспеченна и у нее не было
никаких финансовых проблем. Увы, это совсем не так. Кроме колоссальной энергии и неиссякаемой материнской любви у нее не было ничего. Но надо было как-то существовать, надо было кормить семью – сына и няньку. И Нина начала заниматься изготовлением и продажей дамских шляпок. Естественно, это были «парижские шляпки от Поля Пуаре». Она лихо подделывала этикетки. И шныряла по городу со шляпными картонками, прибегая к красноречию и актерскому мастерству, чтобы околпачить (во всех смыслах) своих клиенток.
Активность бывшей артистки – кстати, Нина Борисовская всё делала с некоторым перебором, с излишней бесцеремонностью, с налетом местечковости – раздражала соседей. Вскоре для изготовления «парижских» головных уборов Нина наняла шляпницу, а сама теперь занималась только коммивояжерством, сновала взад и вперед. Ее челночные операции привели к тому, что соседи организовали донос, попросту настучали в полицию, что Борисовская занимается скупкой краденого.
Нина была арестована, но вскоре выяснилось, что это навет. Ее выпустили. Она долго рыдала дома, среди шляпных коробок, а потом сказала: «Но они не понимают, с кем имеют дело!» И пошла по своему подъезду. Принялась звонить и стучать во все квартиры. На лестничную клетку вышли жильцы, и она стала на них кричать. Начался обмен ругательствами, но здесь Нина Борисовская не имела себе равных. Когда она ругалась, то невольно вспоминались русские пьяные извозчики, мужики и фельдфебели (очевидно, она прошла в России замечательную школу). Нина кричала: «Вы, грязные буржуазные твари! Вы не понимаете, с кем имеете честь разговаривать! Мой сын станет посланником Франции, он будет кавалером ордена Почетного легиона, великим актером драмы, он будет писателем, как Ибсен, Габриэль Д’Аннунцио…» В ответ скалились злобные лица, насмешливые и презрительные. «Грязные буржуазные твари» хохотали в голос, издеваясь над потешной дурой из России. И тогда, чтобы сразить их окончательно, она добавила: «Он будет носить костюмы лондонского покроя!»
