Четыре года я переходил от одного следователя к другому. Самым страшным был следователь томской тюрьмы, прославившийся особой жестокостью. Ему поручались трудные задания. Он специализировался на «ломке упрямцев» и открыто хвастал, что ни один заключенный не устоял еще перед его методом. Я уже тогда был болен, дважды пытался покончить с собой, пытался вскрыть себе вены. Но у нас заключенному не дают так просто умереть. Мой «коварный замысел» был раскрыт, прежде чем из вен вытекло достаточно крови. В результате я заболел тяжелым сердечным заболеванием, у меня постоянно была высокая температура.
В таком состоянии я поступил к следователю. Он не «беседовал» со мной, как другие. Спросил, готов ли я дать показания, и, услышав, что я сказал все и добавить ничего не могу, схватил ножку стула и принялся бить меня по голове, плечам, по всему телу. Наносимые изо всех сил удары он сопровождал ритмичными выкриками: «Даешь показания или нет? Даешь показания или нет?» Инстинктивно я прикрыл голову руками, но вдруг почувствовал боль в сердце. Я прикрыл руками грудь и умолял следователя не бить по сердцу, но он не обратил на это никакого внимания и продолжал бить по сердцу. После той ночи я снова пытался покончить с собой, но и на этот раз неудачно. И вот я здесь, Менахем Вольфович, на берегу Печоры. Суда не было. После четырех лет следствия мне сообщили, что я приговорен в административном порядке к восьми годам исправительно-трудовых лагерей. Завтра, Менахем Вольфович, вместе выйдем на работу.
В тот день, когда Гарин излил свою душу, врач зачитала список больных, которых решено отправить в лагерь. Мы с Гариным были в списке. Врач сказала Гарину, что она требовала оставить его в больнице, так как у него больное сердце и постоянно повышенная температура, но члены комиссии не согласились. «Кого вы держите в больнице? — спросил ее начальник лагеря. — Вы отдаете себе отчет, какую ответственность берете на себя?»
В деле Гарина были записаны четыре буквы: КРТД, что означает: контрреволюционная троцкистская деятельность. Это преступление, страшнее которого в Советском Союзе нет.
Когда в тот же день мы с Гариным вышли из барака, возле нас остановился рослый урка, улыбнулся и сказал:
— Ой, жиды, жиды, что с вами будет? Гитлер вас бьет, здесь вас держат в лагерях. Жаль мне вас, жиды, всюду вас бьют, что с вами будет, жиды, что с вами будет?
Бывший заместитель редактора «Правды», услышав слово «жид», низко опустил голову…
После этого он рассказал мне о своей жизни.
17. В СОПРОВОЖДЕНИИ ОРКЕСТРА
— Ребята, — обратился к нам восторженным голосом начальник лагеря, низкорослый полный человек в военной гимнастерке, — вы в нашем лагере новенькие и в первый раз выходите на работу. Помните, что вы работаете на благо советской родины. Там, вдали от нас, бушует страшная война, кровь смешивается с грязью. Вы находитесь далеко от фронта и должны быть благодарны тем, кто защищает вас от фашистских людоедов. Поэтому вы должны отдавать работе все силы, выполнять и перевыполнять норму и тем помогать фронту. Сегодня у вас в руках заступы, но завтра и вам, возможно, вручат винтовки. За работу! Вперед! Ура!
Заключенные слушали речь начальника, расположившись группами на холме, с которого видны были оба берега Печоры. Внизу, вдоль левого берега тянулось железнодорожное полотно с товарными вагонами. На причале у берега стояли грузовые баржи. Начальник лагеря показал рукой на вагоны и баржи.
— Партия и правительство, — сказал он, — поручили нам разгрузить баржи и загрузить вагоны досрочно.
Среди заключенных было много русских, поляков, литовцев, латышей, эстонцев, румын (из Бессарабии) и евреев. Это привело к внутреннему делению на группы — по языку. Но существовало официальное деление по более важному принципу: на политических и уголовников.
Патриотический призыв толстого начальника лагеря был обращен ко всем заключенным, но только уголовники ответили криками «ура!» и побежали вниз, к реке. Политические подбежали к баржам, и первый день работы на строительстве железной дороги Печора-Воркута «по заданию партии и правительства» начался.
Еще до спуска в трюм я неожиданно услышал звуки музыки. Все, как по команде, посмотрели в сторону холма. Нет, это не ошибка. На холме духовой оркестр играл песни во славу освобожденного советского труда.
В баржах были шпалы. В России, как известно, рельсовая колея шире, чем в других странах. Соответственно длиннее и шпалы. Заключенный должен был взвалить на плечи не менее двух шпал. Кто брал больше, объявлялся кандидатом в ударники.
Со шпалами на плечах мы спускались по узкой доске с баржи и поднимались по крутому склону берега к вагонам — около трехсот метров. После нескольких часов работы я почувствовал в плечах жгучую боль, кожа потрескалась, появились ссадины. Все новички испытывали то же самое. Уголовники потешались над нами. «Паны, белоручки, — кричали они. — Не умеете работать, посмотрите на нас». Они действительно умели работать: на плечах у них были подушки из ваты и тряпок.
— Перекур! — закричал вдруг один уголовник. Работа остановилась. Несколько заключенных достали из карманов обрывки газет и махорку, скрутили цигарки. По выражению их лиц можно было понять, что они наслаждаются не менее любителей гаванских сигар. Самодельные сигареты переходили от одного к другому. Одному курильщику разрешалось не более трех-четырех затяжек.
— Кончен перекур! — закричал бригадир. — Давай работать!
— Бригадир — змея проклятая, — громко прошипели несколько голосов.
Бригадир не обиделся. Работа возобновилась. Мы снова спускались в трюм и поднимались на берег с железными шпалами на плечах.
— Перекур! — закричал опять один из уголовников.
— Вы же только что курили! — взмолился бригадир. — Работать надо.
— Не шипи, змея, — ответили хором уголовники. — Сам поработай немного, паразит.
Несмотря на частые перекуры, вагон постепенно наполняется железными шпалами, а оркестр продолжает играть марш труда.
С холма медленно спускается тощая кляча с телегой. Время обеда.
Немногие приберегли кусок хлеба из утренней выдачи. Большинство довольствуется жидким супом из рыбы. Заключенные из Лукишек пьют. суп и вздыхают: «Там мы ели…»
После обеда оркестр исчезает, но появляются тучи мошкары, жужжат новую песню: о славной крови голодного заключенного. Они жужжат и жалят, пьют кровь и жужжат. Спастись от них невозможно. И снова смеются уголовники над «белоручками». Они бывалые зэки, эти уголовники. На лицах у них маски из марли или ветоши, на руках — так называемые рукавицы. Мы, зеленые новички, становимся легкой добычей мельчайших насекомых. Инженер говорил нам, но мы не обратили должного внимания на его слова, думали: перед комарами как-нибудь выстоим.
