и смертью.
– Бред какой‑то. Ну… Раз нет выбора…
– Отлично! Вот, держите, – протянул призрак распятие.
– Это зачем?
– Вместо красной карточки. За серьёзное нарушение у нас полноценное удаление из реальности.
– Вот бы в жизни так. Тогда бы те… спортсмены, что играют за сборную, меньше нарушали, – сказал судья, принимая инвентарь.
Не успели команды построиться для приветствия, как к Виктору Сергеевичу подбежал один из университетских и предложил замолвить словечко в приёмной комиссии за всех родственников судьи, если тот закроет глаза на некоторые нарушения во время игры.
– А не вы ли случаем техническую механику вели?
– Я! – гордо заявил призрак.
– Ага. Помню-помню, вы меня на втором курсе завалили на зачёте, потому что я отказался вам за коньяком бежать. Я эти ваши бровки домиком на всю жизнь запомнил. А ну, марш на поле, пока красную карточку в личное дело не затолкал! – замахнулся распятием Виктор Сергеевич.
– Точно избранный, – зашептались спортсмены.
Раздался свисток, игра началась. Не прошло и пяти минут, как был назначен первый штрафной.
– А что такого? – возмущался усатый токарь. – Разве я не могу забить головой?
– Можешь. Но только своей, а не соперника. Голову, кстати, вернуть бы надо, – кивнул Виктор Сергеевич в сторону «неполного» аспиранта.
Игра была сложная. Тяжелее всего давались уважение и спортивное поведение. Футболисты не стеснялись обзывать друг друга неучами и лентяями. Был даже один неверующий профессор, который умер сто лет назад. Мужчина постоянно звал работников завода неэволюционировавшими обезьянами. Удивительно, но «красная карточка» на него не действовала.
* * *
– Доктор, ну как он? – спросила супруга Виктора Сергеевича, приехавшая навестить его в больницу.
– Очень сложный и необычный случай, – пожал плечами врач. – По факту это кома, но я ни разу не видел, чтобы люди в коме свистели и назначали свободный удар.
– Он же выживет? – вытирая слёзы, спросила жена.
– Думаю, это зависит от дополнительного времени, – как‑то двусмысленно ответил врач.
* * *
Первый тайм закончился со счетом три – один в пользу университета.
– Господин судья, нельзя этим четырёхглазым заучкам выигрывать, – подошёл в перерыве одноногий капитан к Виктору Сергеевичу.
– Да вы же сами сказали, что я должен судить правильно, – возмутился тот.
– Вот именно, судить нужно пра-виль-но. А по-правильному выиграть должны мы.
– С какой стати? У вас половина команды каждые пятнадцать минут на перекур отвлекается, а не успел первый тайм закончиться, как они всё бросили и ушли на обед со словами: «Нам что, больше всех надо?»
– Это у них привычка с завода осталась. Дайте нам выиграть, очень нужно, – умолял капитан.
– Знаете что, – выпрямился Виктор Сергеевич. – Или играете честно, или я техническое поражение вам засчитаю!
– А мы вам потом по ночам во сне будем являться и заставлять работать на нашем предприятии до самого утра!
– У меня друг в трудовой инспекции работает, они даже с того света любое руководство достанут. Надеюсь, намёк понят? – Виктор Сергеевич грозно посмотрел на капитана, и тот, вжав голову в плечи, кивнул.
* * *
В больнице тело Виктора Сергеевича то и дело вскрикивало и ругалось.
– Что там, доктор? – спросила жена, увидев, как у палаты мужа собираются разные врачи с тревожными лицами.
– Второй тайм, походу, начался, – взволновано сказал врач и, подбежав к автомату, купил пачку чипсов.
* * *
Наконец счёт сравнялся, дополнительное время закончилось, началась серия пенальти.
Спустя несколько ударов стало понятно, что обозлённые друг на друга за долгие годы соперничества игроки специально целятся во вратаря, а не в ворота.
– Я так с вами до второго пришествия Пеле тут торчать буду, – ворчал Виктор Сергеевич. – Всё, играем до первого гола, – объявил он.
Матч продолжился. В течение следующих нескольких минут игра была по-настоящему жёсткой. Призраки выкладывались по полной, но силы были равны. Виктор Сергеевич удалял игроков одного за другим, пока на поле не осталось два голкипера: старый крановщик Самсонов, который футбол терпеть не мог, и вахтер Захаров – этот вообще пришёл в университет подменить друга на смене, случайно подавился печеньем и так попал в команду.
Мужики бросили перчатки и пошли по своим могилам.
– Эй, а как же я? – спросил Виктор Сергеевич. – Мне нужно, чтобы кто‑то из вас победил!
– Монетку подбрось, – посоветовал крановщик.
Виктор Сергеевич так и сделал. Победила команда завода, но из-за того, что все игроки были переведены в разряд болельщиков и отправлены в иные миры, никто из них в высшую лигу так и не попал.
* * *
Обо всём этом Виктор Сергеевич и сообщил врачам и жене, когда пришёл в себя. В выписке значилось: «Лёгкий бред вследствие травмы головы».
Жизнь вернулась в привычное русло. Виктор Сергеевич снова хорошо спал. На работе дела пошли в гору, да и всё произошедшее начало казаться дурным сном, пока однажды зимней ночью до его слуха не донеслось: «Шайбу! Шайбу!»
Звуки сверху
– Снова бренчит. Как же надоело! С утра до вечера! – одинаково жаловались друг другу жильцы семи этажей одного монолитного дома.
Именно так по стенам и вентиляции разносился звук игры на пианино, идущий из квартиры номер тридцать семь каждый день. Сильнее всего раздражало то, что мелодия никогда не менялась и звучала без остановки. Это был какой‑то бесконечный круговорот нот.
Больше всех доставалось семейству Голиковых, которое жило этажом ниже. Вот уже месяц полуденный субботний сон был для них чем‑то мифическим.
– Господи, как же бесит, как меня это бесит, – бубнил глава семейства Голиковых Сергей, лёжа перед выключенным телевизором и слушая пианино.
– Понимаю, у меня самой сил никаких нет, – донёсся с кухни усталый голос жены. – Какой‑то совершенно бесталанный ребёнок.
– Это не ребёнок, – тяжело вздохнул Голиков, глядя в потолок, а затем добавил: – Очень. Сильно. Бесит.
Никто не решался высказаться в глаза неугомонному музыканту. Жертвы пианино строчили недовольства в общедомовой чат, надеясь, что местный Моцарт прочтёт и примет к сведению общее возмущение. Но тот не принимал.
Участковый лишь разводил руками:
– Когда будет нарушение режима тишины, тогда и звоните. У нас днём не запрещено играть, – отвечал он, глядя на наручные часы.
– Позвоним, не сомневайтесь!
Голиков был человеком неконфликтным и выражал негодование лишь жене, даже несмотря на то, что качество жизни из-за нерадивого музыканта значительно ухудшилось. Хоть пианист и играл строго днём, у Голикова развилась бессонница. Сергей начал принимать успокоительное, плохо ел, стал раздражительным. На работе падала производительность, а дома, в обществе жены, – либидо.
– Серёж, ты, может, сделаешь что‑нибудь? Так больше не может продолжаться, – наседала жена, когда муж пришёл домой с фингалом. Синяк он приобрёл в автобусе – его нервный тик был воспринят одним мужчиной как подмигивание с недвусмысленным намёком.
Голиков замотал головой:
– Да что я могу?
– Ну поговори, объясни человеку, что надо думать и о соседях, а не только о себе. Если ты не сходишь, то это сделаю я!
– Ты? – Голиков с сомнением посмотрел на жену.
– Да, а что такого? Ты же не собираешься – значит, схожу я! – твёрдо заявила
