Именно Антосей, а не ее сестрой Софьей, увлекся Бакунин. А Софья имела определенные склонности к интеллектуальной жизни, симпатизировала Бакунину и впоследствии его идеям, была горячей поклонницей Гарибальди. Замуж же вышла за красноярского прокурора.
Однажды, уже в Италии, Антонина при встрече с Гарибальди сказала ему, что в далекой Сибири у него есть пламенная почитательница. Гарибальди был тронут и послал Софье Ксаверьевне свой портрет, сделав на нем надпись.
Весьма разно и не соответственно склонностям сложилась судьба сестер Квятковских. Антонина, бесспорно, была бы счастливее, встреть она своего красноярского прокурора. Но… так не случилось. Увлеченная, возможно, героическим ореолом, окружавшим хотя и полысевшую, но все еще красртвую голову Бакунина, она благосклонно отнеслась к его чувству.
Бакунин решил жениться. Появилось у него, хотя и ненадолго, стремление устроить личную жизнь, завести свою собственную семью. Возможно, что усталость от прежних скитаний и многих лет тюрем, физическая надломленность сыграли здесь свою роль. Герцен впоследствии объяснял этот шаг Бакунина лишь сибирской скукой. Позднейшие историки склонны были видеть в этой женитьбе определенный расчет, направленный на то, чтобы создать о себе впечатление окончательно смирившегося и оставившего прежнюю жизнь человека. Так считал Ю. Стеклов. А. Карелин в своей книге о Бакунине без всяких тому доказательств писал, что брак этот был фиктивным, так как Бакунин спасал этим поступком девушку от назойливых приставаний «нечестного человека».[170] Вяч. Полонский сообщает свой разговор с М. П. Сажиным, который также сказал ему, «что брак этот был фиктивным, каких бывало немало в то время. Ценой этого брака Антонина Квятковская покупала независимость. Что же приобретал Бакунин? Положение семейного человека, более благоприятное для успешных хлопот перед начальством о свободном передвижении».[171]
Все эти предположения кажутся мне неосновательными. Их опровергают прежде всего глубоко искренние письма Бакунина к жене, да и все отношение его к ней в последующие годы. Просто уж вышло так, что чувство его к Антосе и сама женитьба как нельзя лучше совпали по времени с его планами создания себе репутации остепенившегося обывателя.
Еще до того, как возникло у него это намерение, Бакунин начал хлопотать о предоставлении ему возможности найти себе работу, связанную с передвижением по Сибири. В августе 1857 года он обратился к генералу Казимировскому, начальнику Западносибирского округа корпуса жандармов, прося его ходатайствовать перед петербургским начальством о разрешении искать занятий по делам золотопромышленности, ибо лишь в этой области он считает возможным принести общественную пользу, «подавая пример приобретения без обмана и без противозаконного утеснения рабочего класса».
Казимировский, познакомившийся с Бакуниным в Томске, действительно возбудил ходатайство перед Долгоруковым, ссылаясь на то, что Бакунин «чистосердечно и глубоко раскаивается в прежнем преступлении» и что поведением своим он заслужил общую похвалу в городе. Однако III отделение не намерено было так быстро идти навстречу желаниям Бакунина. Долгоруков ответил, что занятие себе он может найти и в самом городе Томске.
Спустя несколько месяцев, уже в положении человека, решившего жениться, Бакунин снова начал хлопоты, на этот раз у гражданского томского губернатора генерала Озерова. Цель была та же: добиться возможности путешествия по Сибири и прежде всего посещения восточной ее части; повод же стал более убедительным: помимо желания работать на пользу общества, Бакунин сообщал и о своей любви к Антонине Квятковской и о невозможности жениться, не имея средств к содержанию семьи. Не ограничившись генералом Озеровым, он направил аналогичное послание и князю Долгорукову. Но как то, так и другое успеха не имело. Единственно, что по разрешению Александра II мог сделать Бакунин, — это поступить на гражданскую службу писцом четвертого разряда, с правом выслуги первого офицерского чина через 12 лет.
Само собой разумеется, что подобная служба не могла привлечь Бакунина. «Мне казалось, — иронически сообщал он Герцену, — что, надев кокарду, я потеряю свою чистоту и невинность» (т. IV, стр. 362). Но это он писал Герцену позднее, а тогда, в разгар его сватовства, летом 1858 года, он нашел способ послать первое за долгие годы письмо в Лондон. «Я жив, я здоров, я крепок, я женюсь, я счастлив, я вас люблю и помню и вам, равно как и себе, остаюсь неизменно верен» (т. IV, стр. 289). Совсем в ином тоне писал Бакунин матери о своем намерении. Это письмо было рассчитано на перлюстрацию и потому все так и дышало благонамеренностью. «Благословите меня, я хочу жениться!.. Благословите меня без страха: мое желание вступить в брак да служит Вам новым доказательством моего обращения к истинным началам положительной жизни и несомненным залогом моей твердой решимости отбросить все, что в прошедшей моей жизни так сильно тревожило и возмущало Ваше спокойствие» (т. IV, стр. 284).
Со стороны своих родных Бакунин не встретил возражений, но отец невесты нашел, что политический ссыльный, не имеющий средств к существованию, не представляет собой достойного претендента на руку его дочери. Однако судьба на этот раз была благосклонна к Бакунину. В Томск приехал генерал-губернатор Восточной Сибири граф Муравьев-Амурский — родственник Бакунина. Узнав о его затруднениях с будущим тестем, он тут же направился с визитом к Квятковскому и уверил его в скором полном освобождении и в блестящей будущности Бакунина. Ксаверий Васильевич был польщен визитом графа. Свадьбу назначили.
Венчание произошло 5 октября 1858 года в градотомской церкви, причем запись в метрической книге свидетельствует о том, что Бакунин, желая быть моложе, уменьшил свой возраст до сорока лет.
Свадьбу отпраздновали весьма торжественно. Особый блеск этому событию придавало участие самого губернатора в качестве посаженого отца. Посаженой же матерью Бакунин пригласил старушку Бордакову. «Какая поразительная картина, какая необыкновенная группа, возможная только на сибирской почве! — восклицал по этому поводу автор статьи „Томская старина“ Андрианов. — Образованный человек, известный всей Европе „апостол разрушения“ Бакунин, блестящий граф, представитель громкого, старинного дворянского рода Муравьев и томская мещанка Бордакова…»[172]
Вечером, после венчания, в доме Бакунина собралось много гостей. Ярко освещенный внутри и иллюминированный горящими плошками по фасаду дом привлек толпы местных жителей, кричавших «ура!» в честь новобрачных.
