См. об этом, например: BeaufretJ. Op. cit, p. 105–107. Отметим, что подчеркиваемая в книге Делеза идея памяти как виртуального сосуществования в силу вышесказанного не очень согласуется с духом бергсоновской концепции, где важно не сосуществование (оно возможно и при рядоположенности), а взаимопроникновение. Правда, Бергсон не прорисовывает с достаточной ясностью всех деталей этой картины, поэтому здесь возможны разные трактовки.
Затронутая здесь Бергсоном тема забвения непосредственно подводит к проблематике «счастливого забвения», о котором в недавно вышедшей книге размышляет П. Рикёр (см.: Ricoeur P. La mémoire, l’histoire, l’oubli. P., 2001, p. 536). Автор одной из книг о Бергсоне, М. Карьу, сопоставляя концепции Бергсона и Фрейда, отмечает, что Бергсон имел в виду своего рода «гигиену забвения», аскезу воспоминания, которая представляет собой сознательную адаптацию, духовное равновесие. Но этот тезис, полагает она, объясняет только полезные и спасительные забвения, а мы ведь часто забываем именно то, что нам необходимо для действия. Сознание поэтому вовсе не есть столь адекватный и рациональный отбор, каким его представляет Бергсон. «Бергсон скорее определяет здесь некий идеал функционирования памяти, чем дает описание феномена забывания», а потому не объясняет многих сложных случаев забывания. В этом смысле, полагает исследовательница, концепция Фрейда, где критерий полезности выступает только как один из возможных критериев, более продуктивна и «помогает дополнить, расширить и существенно обогатить бергсоновскую интуицию» (Cariou М. Lectures beresoniennes. P., 1990, p. 45, 46).
Бергсон А Творческая эволюция, с 40.
Такое сопоставление содержится в статье: Guenancia P. L’immédiat et son reste // Un siècle de philosophie. 1900–2000. P., 2000), где отмечается, что оба мыслителя преодолели препятствие к познанию, возведенное кантовской идеей об относительности знания, и задались – в духе Декарта – вопросом не о том, что можно знать, а о том, что мы знаем на самом деле, то есть непосредственно, бесспорно. Оба философа поставили задачей устранение препон, создаваемых конструкциями науки и метафизики, чтобы очистить путь к самим предметам, или непосредственным данным. Но тогда как для Бергсона «движение осуществляется через… поворот взгляда и внимания с внешнего на внутреннее, с поверхности вещей к глубинам сознания» (р. 281), то у Гуссерля доступ к самим предметам возможен только через феноменологическую редукцию, а она, в отличие от бергсоновской интроспекции, открывающей в сознании совсем иной мир, чем тот, что является общим для всех, есть особое внутреннее наблюдение, схватывающее – в виде феноменов – такие предметы, которые ни в чем не походят на вещи мира. В этом смысле феноменология и бергсонизм, вопреки многим сходным моментам, таким как возврат к сознанию, сближение времени и субъективности, обращение к интуиции в противовес символическим конструкциям и пр., представляют собой две существенно различные концепции субъективности. Если у Гуссерля сознание обозначает форму всякого возможного сознания, то у Бергсона это не только единичное и конкретное сознание, но и то, что является уникальным, наиболее конкретным и реальным для каждого индивида (р. 301). Уточним, что при этом Бергсон тоже описывает некие общие для разных сознаний структуры опыта.
Мерло-Понти М Феноменология восприятия. СПб, 1999, с. 48. Пер пол ред И.С. Вдовиной, С.Л. Фокина.
Один из примеров плодотворного синтеза идей Бергсона и Гуссерля – концепция французского психолога и психиатра Эжена Минковского, который в начале XX века, еще в юном возрасте, заинтересовавшись философией, прочел «Опыт» Бергсона и был удивлен, что можно «писать всерьез» о таких вещах. Примерно в то же время он познакомился с «Феноменологией чувства симпатии» Шелера, а постепенно и с феноменологией Гуссерля, и увидел связь феноменологии и бергсонизма, что оказало влияние на его концепцию и психиатрическую практику (см.: Minkowski Е. Regards vers le passé // Les philosophes français d’aujourd’hui par eux-mêmes. Paris, 1963, p. 40–41).
См.: Фрейд 3. Остроумие и его отношение к бессознательному. М., 1925, с. 253, 280–281.
В одной из бесед, состоявшейся в 1936 г., когда речь зашла о психоанализе и собеседник Бергсона заметил, что психоанализ еще далеко не обосновал своих идей и представляет собой «область фантасмагорий, где слишком часто берет верх нелепость несостоятельных теорий», Бергсон ответил: «Этим господам случается доводить такую нелепость до абсурда: нужно у них кое-что взять, а многое оставить; однако признайте, что они побуждают вас коснуться того, что живет в подсознательном и деформирует сознание без его ведома» (Harpe J. de la. Op. cit., p. 361).
