Пушкин
Жил на свете рыцарь бедный…
Хоть тяжело подчас в ней…
Долго ль мне блуждать по свету…
Жуковский
До рассвета поднявшись, коня оседлал…
Лермонтов
Уж за горою дремучею…
Ах, зачем я не птица, не ворон степной…
Есть речи — значенье темно иль ничтожно…
Печально я гляжу на наше поколенье…
Когда печаль слезой невольной…
Прощай, немытая Россия…
Некрасов
Они горят, их не напишешь вновь…
Неужели за годы страданья…
Внимая ужасам войны…
Навроцкий
Есть на Волге утес…
Тютчев
Еще нам далеко до цели…
Блок
О доблестях, о подвигах, о славе…
Да, я изведала все муки…
Гумилев
Выпит досуха кубок венчальный…
Конунг стар, но вы знаете, дети…
Пусть не ведает мщенье предела…
Из города Киева, из логова змиева…
Но в море есть иные области…
Серебром холодной зари…
Не семью печатями алмазными…
Твой лоб в кудрях отлива бронзы…
Нет, ничего не изменилось…
Крылов
‹неразборчиво›
Уткин
Не этой песнью старой…
Инбер
Жил да был на свете еж…
Маршак
Королева Британии тяжко больна…
Симонов
Давно уж он в Венгрии не был…
Если бог нас в своем могуществе…
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…
Я, перебрав весь год, не вижу…
Брик
Шамиль писал: урусы торжествуют…
Другие два… шли за ним упрямо…
За долгую жизнь без порока…
Как-то раз шмеля ловили…
Полонский
Мой костер в тумане светит…
Вертинский
Ваши пальцы пахнут ладаном…
В этом городе сонном…
Северянин
В парке плакала девочка…
Служил на заводе Сергей-пролетарий…
Пусть живут, как хотят…
Слепые говорят о свете…
Б. Слуцкий
Я строю на песке…
Берггольц
Нет, не из книжек наших тощих…
Campdell
A Chieftain to the highland bounds…
Poe
It was many and many and many years ago…
Chamisso
Ich trank mit schnellen Zugen…
Heine
Denk ich an Deutchland in der Nacht…
Einst sah ich viele Blumen bluhend…
Augen gab mir Gott ein Paar…
Goethe
Ich sterbe, das ist bald gesagt…
Wie kommt's was du so traurig bist…
144 Майя Бессараб. Лев Ландау
Brecht
Und nun es kommt zum guten Ende.
Этот список неполон. Даже из тех стихотворений Гумилева, которые Дау как-то продиктовал мне на даче, в него не попали любимые «У камина» и «Рыцарь счастья». Нет здесь и знаменитого «Если» Киплинга. И Байрон сюда тоже не внесен.
Дау знал несчетное множество частушек — на все случаи жизни. И все это было, как говорят, «в активе», он постоянно что-то декламировал. Я уже не говорю об отдельных стихотворных строках, которые он вставлял в разговор, спрашивая при этом: «Откуда? Кто автор?» Он был переполнен поэзией, просто шагу не мог без нее ступить. К слову сказать, на его примере можно опровергнуть неумное утверждение, что поэзия, мол, хороша лишь для поэтов, а для прочих она в лучшем случае помеха: размягчает волю, сбивает с пути истинного, превращает в изнеженных поэтических гурманов. И особенно такая напасть угрожает России, словно нам мало прочих бед. Но вот Дау без стихов и дня не мог прожить, а как много сделал он в науке.
Ему стихи не мешали. Когда Дау читал наизусть, лицо его менялось, менялся голос и выражение глаз. Читал он «с подвываниями»: когда я была маленькая, он меня часто пугал такой декламацией. Не то чтобы он раскачивался в такт стихам или издавал слишком громкие звуки, нет — он не был похож на шамана, не впадал в транс. Его чтение, такое странное для всякого, кто слышал его впервые, было по-своему мелодично, напевно. Пусть эта манера исполнения была непохожа на другие, но она была для него одним из способов самовыражения. Читал он чаще всего из внутренней потребности и уж? во всяком случае, не на публику.
Если вспомнить известное определение Варлама Шаламова, что поэт — это тот, кто написал или выучил тридцать стихотворений (определение спорное, но столь близкое к истине), так по этим меркам Дау был не только физик. Он был поэт. Бесчисленные стихотворения, которые он так часто повторял, прошли через его сердце, стали частью его души. Они уносили его от унылой прозы будней и были ему совершенно необходимы. Вырывались они самопроизвольно. Когда Ландау брали меня с собой на дачу, и мы вместе проводили час в машине, стихи начинали звучать где-то на выезде из Москвы и продолжались до самой Мозжинки под Звенигородом. Чаще всего Дау читал Гумилева.
Ничто в такой степени не открывает родства душ талантливейших русских поэтов и ученого, как стихотворение «Рыцарь счастья». В нем — жизненная философия Ландау. Словно он много говорил о жизни с автором, словно они часто общались. Ведь Дау хотел сделать счастливыми тех, с кем был близок. Дау тоже был Рыцарем счастья, он тоже мог сказать:
Как сладко жить, как сладко побеждать
Моря и девушек, врагов и слово.
В несметном множестве стихов, которые помнил Дау, было одно наиболее часто повторяемое:
Я в старой Библии гадал,
И только думал и мечтал,
Чтоб вышли мне по воле рока
И жизнь, и скорбь, и смерть пророка.
То, как он читал эти строки, приоткрывало его душу. Это душа подвижника. Огаревские строки суровы и торжественны, как молитва: Дау отчеканивал каждое слово, выдерживал паузы, ни одно другое стихотворение он не произносил с большим чувством.
