Сокурсница Шепитько Маргарита Касымова подтверждала ее слова о Довженко: «Он был скорее философом. Учил нас не размениваться на мелочи. Говорил: «Если ищете бриллианты в пыли – не спешите поднимать мелкие, ищите дольше, но крупные и значительные». Учил искать красоту там, где ее, на первый взгляд, и быть не может: «Не морщите нос при виде грязных луж на машинном дворе, придите туда ночью – и увидите в них отражение звездного неба».
– Довженко учил личным примером, – продолжала вспоминать Мастера Лариса. – Человек он был удивительный, многосторонней одаренностью, душевной мудростью заставлявший думать о титанах Возрождения. Сложный и гармоничный, он жил широкими интересами, но словно бы поверх быта, вне повседневной суеты. Он умел выкристаллизовывать главное в окружающей жизни, знал, в чем его личное предназначение, а в чем назначение искусства. И странным образом – физически, что ли, – он ощущал приближение будущего и обдумывал проблемы, которые другим художникам казались преждевременно поставленными, зато сейчас, в сегодняшнем мире, они придвинулись к нам, стали центральными.
Он покорил нас чистотой своих помыслов, нетерпимостью к пошлости, безвкусице, конформизму. Непостижимо, как до 60 лет он смог сохранить такой первозданный максимализм. Он не провозглашал заповедей, он просто жил так, был таким в жизни и в творчестве и воспитывал нас примером своего существования».
Когда через полтора года учитель ушел из жизни, Лариса почувствовала себя осиротевшей. Для нее смерть Довженко была таким сильным ударом, что она собиралась даже бросить ВГИК. Когда пришел новый преподаватель и начал лекцию с анекдота, Шепитько встала и вышла из аудитории, слишком уж резким ей показался диссонанс.
Потом у себя в общежитии у Лосиного острова она горько плакала, почему-то вспомнив, как она, обычно носившая роскошную косу, вдруг решила произвести фурор и явилась на занятия с удивительной прической, прозванной в народе «я у мамы дурочка». Ошеломленный внешним видом любимой студентки, Довженко грозно брякнул своей клюкой об пол и тотчас отправил модницу под кран – распрямлять кудряшки. Ей тогда и в голову не пришло обижаться, потому что это было не капризом, прихотью или самодурством Мастера, а наукой: «к людям искусства он предъявлял требования абсолютной гармонии, красоты и вкуса во всем. После смерти седого поэта и мыслителя мы почувствовали, как невыносимо трудно жить так, как он… Но возможно, потому что он так жил… Может быть, среди нас, его учеников, нет художников, с такой чуткостью предощущающих, прозревающих новое в многослойной действительности… Но мы стараемся делать другое кино».
Что касается «другого кино», то Шепитько прежде всего имела в виду фильмы Михаила Чиаурели, сменившего Довженко в качестве руководителя курса будущих режиссеров. Чиаурели прославился «Клятвой» и, конечно же, пафосной лентой «Падение Берлина» – устрашающей, героической симфонией сталинского ампира. К рекомендациям своего нового мастера Лариса старалась не прислушиваться.
Во ВГИКе за ней ухлестывали многие. От студентов до преподавателей. Сокурснику Лене Гуревичу, будущему режиссеру, редактору, критику и другу душевному, запомнилось, как однажды Лариса сдавала коллоквиум, а он, верный «оруженосец», поджидал ее у окна вестибюля на третьем этаже. Шепитько тогда выскочила из дверей аудитории как ошпаренная, с пылающими щеками, Гуревич даже перепугался: неужели провалилась?
– Пойдем! – Она побежала вниз по лестнице и, когда они остановились в безлюдном месте, выпалила: – Подлец! Он так смотрел, как будто раздевал меня. Вот же гад!
«Гадом» оказался известный в институте ассистент кафедры режиссуры, о доблестях которого молва слыла не самая лестная… «Но что тут сказать? – вздыхал Гуревич. – Разве повторить, глаз от этой «львовяночки» (так она себя называла) отвести было невозможно…»
В этом быстро убедился выпускник МАИ, бывший авиаинженер, попавший в институт кинематографии уже в солидном возрасте, Элем Климов. Он признавался, как, придя во ВГИК, «просто обалдел: красавица на красавице. Но Лариса меня поразила сразу, с первого взгляда. Такая красавица! А красавица-то оказалась с характером! Помню, стояли мы на первом этаже ВГИКа в очереди, стипендию получать, она впереди меня. Попытался я было с ней заговорить – куда там! Она как-то очень легко и быстро меня отбрила… Хотя Лариса и была младше меня на пять лет, во ВГИК поступила на четыре года раньше – как студент я был младше ее».
Она действительно выделялась даже на фоне признанных институтских красавиц – Джеммы Фирсовой, Ирины Поволоцкой, испанки Роситы Фернандес, Маргариты Касымовой, носившей титул «нашей Джины Лоллобриджиды». Но Лариса… «Презрением к суетности в ее совсем еще ранние годы была отмечена ее походка и вся ее стать, – восхищались ею, – и при взгляде на нее рождалась уверенность: это ей предстоит сказать в искусстве нечто важное и значительное…»
Первую практику студентка Шепитько проходила на съемках довженковской «Поэмы о море». «У меня была небольшая роль, – вспоминала Лариса. – Я снималась, а все остальное время ходила за учителем, как тень, – в бессменном сарафанчике, переделанном из школьной формы…» Потом ее поманили на съемки фильма «Обыкновенная история», далее последовала уже большая роль в картине «Таврия».
Со стороны некоторым ее однокурсникам казалось, «что она из тех, кому все легко доставалось, кто не знал лишений, тем паче бед, даже серьезной заботы… Что все вокруг благополучно и вполне солнечно, что никакие заботы не ждут за углом, да и откуда им там взяться?.. Студенткой она любила быть на виду и добивалась этого без особых усилий».
Мало кто знал, как непросто жилось Ларисе чуть ли не с рождения. Позже она пыталась объяснить: «Об этом трудно рассказывать. Просто потому, что я не знаю, как передать словами осязаемый страх, чувство постоянного голода, ощущение того, что все рушится. Почти полгода под бомбежками, с остановками ехали мы в теплушках до Урала. Отец потерял наш след сразу же… В четыре года я уже работала в госпитале – скатывала бинты, и мне за это давали довески хлеба. Нас трое было у мамы, и все болели, все хотели есть…»
Очень редко в ее рассказах проблескивали осколки послевоенных детских впечатлений: «…У нас дома все – простыни, занавески, наши рубашки, платья – было из одной материи, красной, в какой-то цветочек. Убегая, немцы бросили в спешке тюк ситца…» Вот откуда родом были те самые «бессменные сарафанчики»…
Все последующие предложения сниматься в кино Лариса с напускным высокомерием отвергала напрочь: «Я слишком красива, чтобы быть актрисой». На искусителей действовало безотказно.
