В этих условиях война на Ближнем Востоке, где Россия была под надзором всей Европы и, как показал уже неоднократный опыт, многого сделать не могла, являлась для Англии желательной диверсией.
Теперь Оттоманская империя вновь почувствовала на своей шее мертвую хватку северного соседа. Напрасно растерявшаяся Порта ищет спасения в покорном подчинении все возрастающим претензиям русской дипломатии. Еще несколько лет тому назад Александр II не только всячески афиширует свою дружбу с Турцией, но и оказывает ей реальные услуги, как это было в деле критского восстания, когда Петербург ультимативно запретил Греции «содействовать попыткам восстания во владения султана». Сейчас Александр II размашисто пишет на полях телеграммы Игнатьева, где говорится о дружеских заверениях султана: «не нуждаюсь в его дружбе». Чем более Абдул-Азис и его креатура Махмуд Недим лебезили перед Игнатьевым, тем откровеннее и наглее становится тон петербургского кабинета, лихорадочно готовящегося к захвату «ключей к Черному морю», которые одинаково не давали спать южнорусским помещикам, хлебным экспортерам Одессы и ситцевым фабрикантам Иванова и Шуи.
В Петербурге соперничают две партии. Одна считает, что надо готовиться к войне с Турцией. По мнению другой, Оттоманская империя достигла такого состояния разложения, что справиться с ней можно без русских армий, одной поддержкой восстаний в славянских областях. По церквам собираются деньги на эту поддержку. В Сербию прибывают русские добровольцы во главе с генералом Черняевым. Черногория, а затем и Сербия втягиваются в войну с Турцией.
Однако предсказания о легком разгроме Турции не оправдались. 17 октября 1876 года «мехмеджики»[96] наголову разбили сербскую армию под Дьюнишем, после чего перед турками открылась дорога на Белград. Теперь России не оставалось ничего иного, как посылать на Балканы собственную армию, причем, чтобы справиться с Турцией, понадобилось шесть корпусов, а не две дивизии, как недавно кричали стратеги школы «шапками закидаем».
Чтобы спасти Сербию, Россия предложила Порте заключить шестинедельное перемирие, что и было принято. Затем, по инициативе России, была созвана в Стамбуле конференция держав, открывшаяся в день объявления конституции. Конференция разошлась 8 января 1877 года, ничего не достигнув. К этому времени Россия закончила последние приготовления: стянула свои армии в Бессарабию, откупилась от Австрии ценою согласия на занятие последней Боснии и Герцоговины. 12 апреля 1877 года Александр II, лично прибыв в Кишинев, подписал там манифест, возвещавший его подданным, что русским армиям приказано вступить в пределы Турции.
Русские войска переправились через Дунай и, тесня турецкие арьергарды, с боем продвигались в глубь Болгарии.
Первые месяцы, как это всегда бывает во время войны, в Турции, под влиянием шовинистической пропаганды, царил патриотический подъем и воодушевление.
На мгновение было забыто отчаянное внутреннее положение страны, грабежи и притеснения правящей верхушки, – все думали лишь о спасении родины от внешнего врага.
Слабость и высшая степень разложения империи были всем известны, но все же хотелось надеяться на победу. Недавние успехи в сербской войне способствовали этим иллюзиям. Шла запись добровольцев, среди которых было довольно значительное количество христианской молодежи; поступали материальные пожертвования со всех концов страны.
После удаления Зии и изгнания Мидхата единственным крупным вождем либералов оставался Намык. Зная его популярность среди широких кругов молодежи, часть которой была сейчас в армии, правительство не решалось его тронуть, боясь осложнений. Желая показать ему свое расположение, Абдул-Хамид распорядился даже назначить его членом созданного в начале войны «Комитета военного общества», через который проходила притекавшая от населения материальная помощь. Но по мере того, как несчастная война отвлекала внимание общества, султан и его камарилья имели все меньше причин откладывать свою расправу с неугодными им лицами.
Надо сказать, что и Намык Кемаль не сидел сложа руки. Если в период краткого царствования Мурада и по восшествии на престол Абдул-Хамида его болезнь и работа по выработке конституции, которой он отдал всего себя, почти совсем удалили его с арены открытой политической борьбы, то после объявления войны он вновь со всей страстностью своей натуры ушел в работу сплочения своих единомышленников и подготовки кадров для новых битв с режимом.
Есть основание полагать, что к этому времени началась коренная ломка его мировоззрений. До сих пор его политические горизонты были всегда сужены рамками умеренного монархизма. Без династии Османов, символизировавшей всю мощь и всю славу мировой империи, связывавшей в качестве носительницы калифата все подвластные Турции, далекие ей по расе и по национальности, мусульманские народности, довлеющей благодаря своей теократической власти над умами отсталых элементов, он не мыслил себе существование Оттоманской империи. Теперь он воочию убедился, что никакой сверхъестественной мощью династия не обладала. Это был мираж, созданный веками мракобесия и невежества. Имя потомка Османа и звание калифа были равно не способны дать стране малейшую победу и прекратить восстания против турок покоренных мусульманских племен. Поэтому не лучше ли, чем искать спасения в «добрых, либеральных» султанах, вообще покончить с монархией и сделать из Турции республику.
Конечно, эти мысли он не может высказать в придушенной турецкой прессе, но он довольно открыто Проповедует их в широком кругу людей, с которыми встречается. Все упорнее и настойчивее проводит он мысль, что с Абдул-Хамидом должно быть поступлено, как с двумя его предшественниками.
Правительство давно уже знает через шпионов о деятельности Кемаля, но не решается отделаться от него административным арестом или ссылкой. Абдул-Хамиду хочется придать этому какие-либо формы законности. Знакомому нам Дамад Махмуд-паше поручается состряпать судебный процесс, дабы показать, что султан не намерен игнорировать недавно провозглашенную, хотя и сданную уже в архив, конституцию.
Приказание султана выполнено. Одному из агентов Дамад-Махмуда, греку Костаки, удается проникнуть в окружение Кемаля, и через короткое время перед Абдул-Хамидом лежит калиграфически написанный лист «журнала» (как по старой турецкой терминологии называется донос), в котором подробно описывается, как в собрании единомышленников Кемаль, под громкие аплодисменты присутствующих, прочел известный арабский стих:
Там, где случается два, не обходится без третьего.
В своем доносе грек рассказывает, что этот прозрачный намек на то, что после свержения двух падишахов наступила очередь третьего, был с энтузиазмом встречен собранием. Не забывает он сказать и то, что вся деятельность Кемаля направлена сейчас к созданию движения в пользу республики. Султан удовлетворен: этих фактов вполне достаточно, чтобы инсценировать судебный процесс и надолго запрятать в тюрьму ненавистного ему и опасного для режима человека.
