27 августа
Государь и государыня принимали поздравления духовенства, дворянских депутатов, представителей восточных народностей, дипломатического корпуса, купечества и государственных крестьян. Прием был очень продолжителен и длился с 11 часов до 5 часов, но был очень интересен. Никанор Петербургский[104] держал государю речь и поднес ему великолепный образ, точно так же как и императрице. Представители губерний и купеческих обществ подносили хлеб-соль на золотых и серебряных с позолотой блюдах совершенно восточной роскоши. Этого серебра было на полмиллиона рублей. Прием дипломатического корпуса был интересен по тем оттенкам, которые вносились с той и другой стороны. Вечером был бал в Грановитой палате. Ничего не могло быть красивее. Залы Московского Кремля ни с чем не могут сравниться, когда они празднично освещены. Они так велики, что толпа не заполняет их.
28 августа
Прием военных чинов гвардии и армии. Длинно и скучно.
29 августа
Прием всех дам без различия ранга. Физиономии с того света и такие же туалеты. Императрица довела свою любезность до того, что говорила со всеми дамами, из которых были такие, с которыми люди и не такие важные, как императрица, не стали бы разговаривать.
30 августа
Именины государя. Обедня, поздравления дипломатического корпуса. Вечером спектакль-gala, из которого я ничего не видела, так как была дежурной и сидела сзади государей за красной занавескою.
31 августа
Обед в парадных платьях с тренами.
1 сентября
День передышки. Во время всех этих празднеств и торжеств императрица была нездорова. Ее так тошнило, что ей пришлось несколько раз покидать зал, где шли представления, затем она возвращалась на свой пост, похожая на покойницу. Заподозрили, что она беременна, и намеченное в Киев путешествие отложено.
3 сентября
Состоялся народный бал, на который допускаются все классы общества в национальных костюмах и где императрица и великие княжны появляются в сарафанах, сверкающих драгоценными камнями. На великой княгине Марии Николаевне был золотой парчовый сарафан, голубая бархатная душегрейка, отделанная бахромой из жемчуга, и бриллиантовая ривьера; на императрице — золотая парчовая душегрейка, шитая изумрудами и рубинами, и юбка из серебряной парчи, шитой золотом. На великой княгине Александре Иосифовне был костюм наполовину польский, отороченный мехом, оттенявший поразительно ее красоту.
4 сентября
Бал в Дворянском собрании. Огромная толпа. На мне было платье из белого тюля, отделанное нарциссами идеальной свежести. Едва я сделала шагов двадцать в толпе, как от них осталась только бесформенная масса.
Бал у английского посла, лорда Гранвилля. Для танцев была устроена палатка, довольно просторная, но в ней все-таки было тесно вследствие большого скопления народа. Съехался весь город с предместьями. По словам самого посланника, на балу появилось с полсотни человек, которых он не приглашал. Таково чувство собственного достоинства наших милых соотечественников! Надо сказать, что во время коронации не приходилось гордиться нравами нашего милого общества, оно выказало печальное неумение вести себя и владеть собой. Бал лорда Гранвилля не стоил того, чтобы стремиться на него с таким азартом. Во-первых, давка в танцевальном зале была так велика, что после первой же кадрили пропало все мое мужество, и я искала убежища в соседнем салоне. Кроме того, с люстр струился дождь растопленного воска. Смешно было видеть, как люди, которым на лицо или на плечи падала эта жгучая роса, подпрыгивали, делая страшные гримасы. Освежающих напитков совсем не было. Буфет, очень небольшой и плохо сервированный, до такой степени был осажден толпой, что не было никакой возможности добыть даже стакан лимонада. За ужином дело обстояло еще хуже. Приборов хватило только на половину приглашенных; остальная половина, ворча, сидела с пустым желудком в соседних салонах. Отсутствие ужина было очень чувствительным ударом для русских патриотов; все те, которых война не сделала врагами Альбиона, стали таковыми по этому поводу.
24 сентября
Государь и его семья вернулись сегодня в Царское. День был пасмурный, холодный и дождливый, настоящий северный осенний день. Какая тишина! Какое уединение! Передо мною парк с деревьями, обнаженными осенним ветром, большие лужайки, покрытые сухими листьями; вокруг меня ни звука, ни малейшего движения. Мне кажется, что все это сон. Я ли это, которая еще вчера была в Кремле среди шума и толпы? Какой контраст между этими пятью неделями блестящей фантасмагории, этим непрерывным рядом празднеств, пиршеств, балов, этим ни с чем не сравнимым по богатству и пестроте калейдоскопом незнакомых лиц, мелькавших перед нами среди моря света, драгоценных каменьев, цветов, кружев, золотого шитья, газа, и — величественным и безмолвным дворцом в Царском, в котором мне предстоит проводить теперь длинные осенние месяцы. Я воспользуюсь этим временем, чтобы привести в порядок в своей голове и в своем дневнике смутные и блестящие воспоминания. Ах, не обо всем этом шуме я жалею! Он меня очень утомил. Тем не менее я плакала вчера, покидая Москву: под этим бальным нарядом, который на нее нахлобучили на время, я нашла свою старую и подлинную Москву, город старых и благочестивых преданий, которому нет равного. Москва — это город прошлого, не того мрачного прошлого, которое на каждом шагу бросает вам в лицо свое memento mori[105]показывает вам свой уродливый лик, но того прошлого, которое любит и благословляет, как ласковая улыбающаяся бабушка, которое внушает радость и надежду на будущее…
1857 год
18 февраля
Вчера вечером я узнала довольно интересные подробности о деле m-lle Анненковой, возбудившем прошлой осенью всеобщее любопытство и всякие догадки. Вчера вечером за чаем государь получил депешу от великой княгини Марии Николаевны, в которой, между прочим, она говорила, что m-lle Анненкова снова исчезла, после того как ее одно время разыскал ее отец. Завязался разговор на эту тему, и государь и государыня рассказали мне следующую историю, в которой очень трудно разобраться. Во время нервных припадков m-lle Анненкову магнетизировала великая княгиня Александра Иосифовна. Анненкова впадала в состояние сомнамбулизма, во время которого ей бывали откровения из сверхчувственного мира; она видела сонмы небесных сил, впадала в экстаз, вступала в сношения с духами; ей являлась Мария-Антуанетта, которая открыла ей, что она вовсе не то лицо, за которое себя считает, — не дочь своего отца, но дочь герцога Ангулемского и одной датской принцессы, правнучка Карла X и внучатая племянница Людовика XVI и Марии-Антуанетты, доказательство чему она найдет на образе, находящемся у ее так называемого отца, который сомнамбула описала. Образ действительно нашелся у г-на Анненкова и был прислан сюда. С обратной стороны образ был покрыт розовой тафтой, а под тафтой на доске оказалась надпись: «Этот образ принадлежит Марии Бурбон».
