Прибежавший к месту боя Руднев - человек очень эмоциональный, хотя внешне сдержанный - расцеловал всю троицу: капитана Замулу, Рудя и Цимбала. А затем, верный своему правилу - извлекать уроки из жизни сказал:
- Вот такой боевой опыт мы должны умножать на практике!..
После уничтожения этого батальона атаки противника прекратились. Прекратился и артобстрел. Но каратели с наступлением темноты не ушли из лесу. Было ясно: они охватили отряд тугой петлей и решили утром разделаться с партизанами наверняка.
Значит, мы должны были любой ценой вырваться отсюда до рассвета. И над тем, как это осуществить, напряженно думали Ковпак, Руднев и весь штаб. Прорываться на запад, в сторону деревни Линово, или на север, то есть на Калище и Новую Слободу, было бы безрассудством: из этих трех деревень наступали немцы. Там находились их штабы, резервы, танки и артиллерия. С юга лес охватывало непроходимое болото, на другом краю которого - в Юрьево и в поселках торфяников номер два и три нас поджидали сильные танковые засады.
Оставался один выход - прорываться на восток, по единственной здесь дороге Городок - Вегеровка, проходившей через болото, в Казенный лес, где дислоцировались остальные отряды соединения. Но на этом пути отряд тоже поджидали танковая засада в поселке торфяников номер один.
Спасти нас мог только встречный удар братских отрядов из Казенного леса. Но как им об этом сообщить?.. Болото, разделяющее Казенный и Новослободский леса, просматривалось и простреливалось противником.
Посланные в Казенный лес еще с вечера две пары разведчиков не дошли до цели.
- И все-таки, - сказал Руднев, - мы должны во что бы то ни стало связаться с остальными нашими отрядами. Вся надежда на их помощь. Если не свяжемся с ними - нам не вырваться отсюда!..
В третьей группе в Казенный лес добровольно пошли наши асы из главразведки: опытный армейский разведчик Николай Бардаков и совсем еще юный, но удивительно находчивый паренек-допризывник Леня Чечеткин, пришедший в соединение зимой с группой комсомольцев села Бывалино.
Нам оставалось пока одно - ждать. И это было самое трудное.
В такой обстановке, когда ждать невыносимо, а действовать еще нельзя, Руднев по-деловому, будто сидел где-нибудь в кабинете, спросил:
- Яков Григорьевич, может быть, мы сейчас проведем заседание парткомиссии и рассмотрим заявления о приеме в партию?
- А что?.. - сразу отозвался секретарь парткомиссии Панин. - У нас как раз есть два заявления.
Я невольно посмотрел в ту сторону, где сидели они оба. Ведь одно из заявлений было мое.
- Как, Сидор Артемович, не возражаешь? - продолжал комиссар. Парткомиссия у нас сейчас в полном составе.
- Чого ж, давайтэ!.. Потом может врэмени не быть, - ответил Ковпак.
- Тогда давай, Яков Григорьевич! По-моему, сейчас самый подходящий момент, - заключил Руднев.
От этих простых обычных слов вдруг повеяло на людей, сидевших в темноте, такой душевной теплотой и уверенностью в успехе прорыва, что всем стало легче.
Панин открыл заседание парткомиссии. Все было как положено по уставу. Только вместо того, чтобы зачитывать заявления, автобиографии и характеристики (демаскировать себя светом мы не имели права), Яков Григорьевич пересказывал все на память. Потом предоставил слово тем, кто давал мне рекомендации, то есть Рудневу и Ковпаку. Третьим был он сам.
Первым говорил Ковпак, и речь его была предельно краткой:
- Цього хлопця мы вси добрэ знаем по его делам. Проверили не раз в бою!..
Руднев и Панин сказали примерно то же самое, только комиссар еще добавил, имея в виду, конечно, не меня одного:
- Я рад, товарищи, что ряды нашей коммунистической партии пополняются настоящими бойцами...
Необычное ночное заседание парткомиссии закончилось, когда небо на востоке начало бледнеть, а потом слегка розоветь.
Вдруг с той стороны, откуда шел к нам новый день, донеслись взрывы гранат, пулеметные очереди. Мы сразу вздохнули с облегчением. А Руднев воскликнул вполголоса:
- Ура, товарищи! Мы спасены. Это атакуют наши. Оккупантам и на этот раз не удалось затянуть веревку на своем "мешке"!
- Надо скорише снимать роты и спешить навстречу своим, - сказал Ковпак, поднимаясь с земли.
...На этот раз выручили головной отряд и все наше командование конотопцы, к которым все-таки пробрались разведчики Бардаков и Чечеткин. Партизаны внезапно атаковали стоявший в поселке торфяников номер один вражеский танковый заслон и забросали его гранатами. Ошеломленные вражеские танкисты бросили свои машины и разбежались.
После боя в Новослободском лесу соединение отошло на север, в свою партизанскую "столицу" Старую Гуту. На этот раз ее пришлось брать с боем.
Как раз к моменту подхода ковпаковцев к южной кромке Брянского леса гитлеровское командование начало карательную операцию против местных партизан. Почти все населенные пункты, прилегающие к этому массиву: Знобь-Новгородская, Улица, Белоусовка, Васильевка, Новая Гута, Гаврилова Слобода и Старая Гута - были заняты фашистскими войсками. Измотанному в двухмесячных боях соединению Ковпака и Руднева пришлось снова вступать в схватку с противником, чтобы помочь братским отрядам.
Ковпаковцы в два часа ночи 28 июля атаковали противника в Голубовке, Васильевке, Новой и Старой Гуте. В нашей партизанской "столице" оборонялся 3-й батальон 47-го мадьярского полка. Там же находился и штаб этого полка.
Стремясь помочь своим, семнадцатилетний разведчик Леня Чечеткин один незаметно проник в село. Убив вражеского офицера и забрав автомат, Леня ворвался в расположение штаба, где уничтожил семнадцать вражеских солдат и офицеров.
Это вызвало страшную панику в гарнизоне. Сопротивление его было сломлено. Некоторые солдаты сами шли к нам, сдавались в плен.
Мы сравнительно легко захватили Старую Гуту. Но когда обнаружилось, что погиб Леня Чечеткин, это было ударом не только для нашей главразведки, но и для всего соединения, хотя, казалось бы, за год войны мы могли привыкнуть к потерям.
Хоронили Леню здесь же, в Старой Гуте на площади со всеми воинскими почестями.
Прощаясь с ним, комиссар вдруг заплакал навзрыд. Потом, после долгой мучительной паузы, он сказал, склонившись над чернобровым, курносым, чуть присыпанным ребячьими веснушками лицом Лени, который до сих пор казался живым:
- Леня был для меня как сын!.. Я никогда не смогу забыть его...
И все партизаны, в молчании стоящие вокруг гроба, поняли: какое ранимое, нежное сердце у нашего мужественного комиссара.
24 августа по вызову Верховного Главнокомандующего Ковпак вылетел в Москву на совещание командиров крупнейших партизанских формирований.
