смеялись на вечеринках.
Прежде чем отпустить меня в Британский совет, куда я хожу на уроки английского, мать сообщает, что в пятницу я не пойду в поход. Я не могу пожаловаться отцу, так как стараюсь оградить его от наших ссор, хотя знаю, что она обязательно расскажет ему о моем проступке, когда в следующий раз пойдет его навещать. («Кажется, Незхат считает, что это моя дочь от другой женщины», – несколько раз пишет он в дневнике.) Но даже в тюрьме, где ему хватало своих забот и конфликтов, как личных, так и публичных, отец постоянно напоминает мне, как тяжело сейчас матери, как она нуждается в любви, и твердит, что мой долг – понимать ее и поддерживать.
Утром встаю и вижу, что она занята подготовкой к кофейным посиделкам. Хожу за ней по пятам из столовой в кухню и ее комнату и умоляю разрешить пойти в горы, но она никак не соглашается. Потом она поворачивается и произносит: «Ты больше никогда не пойдешь в эти дурацкие горы». Я отвечаю, что пойду, разрешит она мне или нет. «Что тебе от меня надо? – начинает кричать она. – Ты смерти моей хочешь? Тогда будешь довольна?» Я тупо смотрю на нее и молчу. Хочется сделать что-то ужасное: швырнуть об стену стакан, истерично завопить, но я начинаю плакать, беспомощно бормотать, и она тает и подходит ко мне. «Ну тихо, тихо, – говорит она. – Не плачь».
«Ты не моя дочь», – ядовито произносит она. А у меня перед глазами встает выцветшая картина: Матильда в «Красном и черном» держит на коленях отрубленную голову Сореля. «Ты и твой отец…» – кричит мать, и картина насыщается красками и вырисовывается во всех деталях. Матильда сидит в карете, стук лошадиных копыт нарастает, и я слышу крик матери, стук копыт и молчание Матильды. Постепенно мне удается совладать с желанием кричать и плакать. Но мать так и не добилась своего, не довела меня до истерики, поэтому следующие два дня она со мной не разговаривает.
Я говорю: «Я все равно пойду, ты мне не помешаешь». Теперь мы обе кричим. Звонят в дверь, но мы не обращаем внимания. Она говорит, что не воспитывала меня проституткой. «Ты поэтому хотела остаться в Тегеране? – в ярости бросает она. – Не из-за отца – на него тебе плевать, – а чтобы гулять по городу непонятно с кем?» Тут я не выдерживаю и рыдаю. «Не могу больше жить в этом доме, – говорю я. – Это невыносимо». Мы не видим, как брат выходит из комнаты и встает посреди коридора; не слышим, как открывается входная дверь.
Через несколько минут заходит тетя Мина. Я все еще в истерике. Мама целует Мину; та берет меня за руку. «Я так больше не могу, – бормочу я. – Не хочу больше жить в этом доме». «Все хорошо, не волнуйся», – говорит тетя Мина и тихонько подталкивает меня к моей комнате, а брату велит принести стакан воды. Я слышу сердитый голос матери; он удаляется, она спускается по лестнице и идет на кухню. Тетя Мина садится и начинает говорить со мной, как со взрослой, будто сообщает мне какую-то тайну. «Не понимаю, как Незхат может быть такой жестокой к себе и тем, кого любит», – говорит она. «Она меня обзывает, – запинаясь, отвечаю я. – Говорит, что я хочу ее смерти». «Она это не всерьез», – тихо произносит Мина, протягивает мне стакан воды и велит брату уйти. «Всерьез, – отвечаю я. – Она говорит, что мне, как и всем, нужны только ее деньги». «Она говорит это тебе, потому что тем, кто на самом деле ее обидел, уже ничего сказать не может», – объясняет тетя Мина.
Мать пробуждала в нас все лучшее и одновременно худшее. Лишая нас личного пространства, она вынуждала нас сбегать в наши тайные миры, которые мы, дети, часто создавали с помощью воображения. Для отца такими тайными убежищами становились сад, его стихи, работа. До сих пор помню выражение его лица, когда по утрам он приносил к столу тарелку благоухающих лепестков жасмина или внезапно останавливал машину по дороге на нашу виллу на берегу Каспийского моря и уходил в лес на поиски цветов, чтобы потом высадить их в саду. Бывало, я валялась на диване с очередным романом, с головой погрузившись в чтение, а он звал меня в сад показать какой-нибудь потрясающей красоты цветок. Я сбегала в мир литературы: моей ролевой моделью была Рудабе, моим возлюбленным – Жюльен Сорель, моими доверенными подругами, помогавшими понять, какой я хочу стать, и нащупать свою вечно ускользающую самость – Наташа Ростова, Элизабет Беннет, Кэтрин Эрншо и многие другие героини. И этот воображаемый мир казался таким разнообразным и чудесным по сравнению с миром, в котором я жила.
Глава 18. «Такие» женщины
Примерно в то же время я полюбила подолгу лежать в кровати и читать. Я подчеркивала отдельные места в книгах, переписывала их в дневник и повторяла строки из стихотворения своей любимой Форуг Фаррохзад: «Все существо мое подобно мрачной песне, что к беспредельным высотам возносит». Утром в пятницу во время маминых кофейных посиделок я входила в гостиную с книгой, и гости часто спрашивали меня, что я читаю, или комментировали то или иное произведение. Мать почему-то всегда воспринимала это как личное оскорбление. Она не одобряла моей любви к чтению, но почему – сама не знала. Говорила, что, мол, я слишком одержима книгами, но никогда не могла толком объяснить, почему мое увлечение казалось ей формой бунта и странным способом заявить о своей независимости. Когда я сказала, что не выйду замуж за Бехзада Сари, потому что не люблю его, она обвинила меня в том, что я читаю слишком много поэзии и сговорилась с отцовскими родственниками, которые, в свою очередь, устроили заговор с целью помешать моему замужеству. Отчасти она была права. Стихи Форуг Фаррохзад действительно являлись воплощением потенциала, который я видела в любимых литературных героинях. Форуг жила своими идеями и поплатилась за это. Рудабе и Форуг Фаррохзад связывала невидимая нить. Обе были смелыми и открытыми, особенно по меркам культуры, отрицавшей эти качества.
Фаррохзад родилась в 1935 году и вышла замуж, когда ей не исполнилось еще двадцати. Вышла не по принуждению, а по любви за Парвиза Шахпура, человека довольно известного в интеллектуальных кругах, который был старше нее на шестнадцать лет. Вскоре после рождения сына Ками она ушла из семьи – поговаривали, что из-за любовника. Остаток жизни посвятила поэзии, ближе к концу снимала кино. Она погибла в автокатастрофе
