Еще одной характерной чертой, объединявшей оба благотворительных ведомства, было их стремление сохранить свой особый статус. В 1872 г. властью была сделана попытка разработать проект реорганизации призрения в России. В специально созданную комиссию вошли руководящие работники Человеколюбивого общества и ведомства императрицы. Она работала три года, но никаких конкретных решений так и не приняла. В процессе работы из нее была выделена «субкомиссия», рассматривавшая вопрос об объединении деятельности петербургских учреждений призрения и благотворителей. Совет Императорского Человеколюбивого общества положительно отнесся к самой идее объединения учреждений и обществ социальной помощи в северной столице, но выступил против создания координирующего органа, без которого это объединение во многом теряло смысл. Совет полагал, что «нет никакой необходимости создавать какое-либо средоточное ведение этими учреждениями и они совершенно самостоятельно могут и должны продолжать свою деятельность до сих пор…»[277]. Совет допускал лишь взаимодействие самостоятельных ведомств, обществ и учреждений, считал, что при этом «ложная бедность» будет меньше «ускользать от должной оценки и тем явственнее будет выражаться способ, которым… всего существеннее можно вывести нуждающегося из его беспомощного положения»[278]. Структурами, способными наряду с благотворительными ведомствами дома Романовых выполнить указанные задачи, были признаны приходские попечительства о бедных в Петербурге. Совет Человеколюбивого общества посчитал целесообразным сотрудничество с ними в обследовании положения бедных и выдаче им пособий, в организации медицинской помощи и в призрении детей. Важная роль при этом отводилась Петербургскому Попечительному о бедных комитету. Некоторые приходские попечительства выразили согласие сотрудничать с Человеколюбивым обществом, но дальше обсуждения вопроса дело не пошло.
В 1870-е гг. количество прошений о помощи, поступивших в Петербургский Попечительный о бедных комитет оставалось на уровне 12 000–15 000 в год (в 1874 г. поступили 15 211 ходатайств, в 1875 г. – 12 520, в 1876 г. – 12 102. Из них удовлетворены, соответственно, 9243, 8795 и 8954)[279]. Различное количество отклоненных прошений по отношению к их общему числу дает основание полагать, что какого-либо заранее установленного «плана по отсеву» не существовало, и попечители комитета стремились, по мере возможного, быть объективными. Выше отмечалось, что в Санкт-Петербургский Попечительный о бедных комитет поступали прошения из различных учреждений, в том числе адресованные высочайшим особам. Представление о том, на чье имя поступало больше всего ходатайств, каков был социальный статус просителей, и в каком размере им оказывалась помощь, можно получить из отчетов совета Императорского Человеколюбивого общества, в которых эти сведения время от времени публиковались.
Просьб о помощи, обращенных к высочайшим особам, было сравнительно немного. На имя царя в 1874 г. поступили 763 ходатайства, на имя его супруги – 281, цесаревны – 302, цесаревича – 589, великого князя Владимира Александровича – 735, великой княгини Марии Александровны и ее супруга герцога Эдинбургского – 814. Министерство императорского двора получило 257 прошений. В то же время на имя главного попечителя Человеколюбивого общества и его помощника поступили 10 699 прошений. В следующем году на высочайшее имя были поданы 616 прошений, на имя императрицы – 170, цесаревича – 391, цесаревны – 523, великого князя Владимира Александровича – 270, в Министерство императорского двора – 220. Непосредственно в Человеколюбивое общество поступили 9134 ходатайства о помощи. Подобная картина была и в 1876 г. На имя царя поступили 692 прошения, его супруга получила 146 прошений, цесаревич – 326, цесаревна – 391, Владимир Александрович – 266, королева Вюртембергская Ольга Николаевна – 76. В Человеколюбивое общество обратились за помощью 9113 человек. Кроме того, к главному попечителю и его помощнику обратились с просьбой о выделении бесплатных лекарств в 1874 г. 684 человека, в 1875 г. – 711 и в 1876-м – 696. За эти же годы поступили соответственно 7, 11 и 9 обращений с просьбами о помещении детей в учебно-воспитательные заведения Человеколюбивого общества[280]. Прошения о помощи, обращенные к высочайшим особам, отражали традиционные патриархальные представления о самодержавной власти, как заступнице обездоленных, силе, которая только и может помочь в безвыходной ситуации. Однако значительное большинство просивших считало более надежным способом получить помощь, обратившись непосредственно в благотворительное ведомство, состоящее под монаршим покровительством.
Среди обратившихся в Санкт-Петербургский Попечительный о бедных комитет были лица всех сословий и чинов. Из обратившихся в 1874 г. представителем податного сословия был 4831 человек, 4392 лица состояли в штаб– и обер-офицерских чинах, 642 являлись разночинцами, 213 – студентами, 90 – особами духовного звания, 42 имели генеральское звание. В следующем году в комитет поступили прошения от 3898 лиц податного сословия, 3651 от низших воинских чинов, 3585 от офицеров, 486 от разночинцев, 256 от студентов, 71 от особ духовного звания и 27 от лиц звания генеральского. В 1876 г. просили о помощи 3402 нижних воинских чина, 3951 человек из податного сословия, 3608 лиц офицерского звания, 530 разночинцев, 247 студентов, 60 лиц духовного звания и 30 генеральского. Кроме того, в 1874, 1875 и 1876 гг. В комитет обращались соответственно 317, 203 и 171 лицо из жителей великого княжества Финляндского. Обращались за помощью и иностранцы. В 1874, 1875 и 1876 гг. от них поступило соответственно 119, 75 и 76 прошений[281]. Следует отметить, что под просителями того или иного звания и чина понимались не только лица мужского пола, но также их супруги и дочери, на что указывается в отчетах. К студентам, разумеется, это не относилось. Надо также отметить, что в конце каждого года в комитете по разным причинам оставались нерассмотренными от нескольких десятков до сотни прошений.
Подавляющее большинство просивших о помощи принадлежало к непривилегированным сословиям. Как правило, именно эти люди пополняли ряды нищих и обездоленных. Однако среди обращавшихся за помощью были лица, принадлежавшие к элите российского общества – дворянству. Штаб-офицерские и генеральские чины по выслуге давали потомственное дворянство. Большинство их обладателей имели его по происхождению. Иногда под обер-и штаб-офицерскими чинами понимались и соответствующие чины в гражданской службе. Чиновничество тоже относилось к привилегированной группе населения. В том, что к благотворительной помощи прибегали представители привилегированной части российского общества, нет ничего удивительного. Как отмечалось, сама по себе принадлежность к дворянству не гарантировала материального достатка. Далеко не все дворяне имели земли и капиталы, достаточные для решения самых насущных жизненных задач, не говоря уже о поддержании соответствующего образа жизни. Причинами бедности могли быть недостаточная пенсия, болезни, требовавшие дорогостоящего лечения, долги, материальные проблемы ближайших родственников, наконец, неудачная игра в карты, на бегах, пьянство и тому подобное. Давала ли сословная принадлежность преимущества при получении помощи, судить трудно. В публикациях о деятельности Человеколюбивого общества и архивных материалах упоминания об этом отсутствуют. В ситуации, когда все просившие находились в стесненных материальных условиях, упомянутый фактор мог играть роль. Можно допустить, что обедневшие представители привилегированных сословий использовали знакомства, чтобы положительно решить вопрос о получении пособия.
