- Разрешите вернуться в полк?
Гартнов уставился на меня, будто только что увидел.
- Вернешься, а иначе куда же тебе! Значит, повоевал?
- Так точно, повоевали, товарищ генерал.
- Почему твои роты оказались за болотцем?
- Надеялся, что отметку девяносто пять и шесть десятых удержим.
- Крепко надеялся? - Генерал свел брови. - Говорят, победителей не судят. Говорят, а?
- Да, товарищ генерал-полковник, так говорят.
- И считаешь себя победителем? - Я промолчал. - А вот я, твой командующий, не считаю. Как думаешь, почему? Не спеши, обмозгуй.
- Была опасность прорыва на отметке девяносто пять и шесть десятых, ответил, не слыша самого себя.
Гартнов оживился:
- Наугад ответил? Или рисковал тогда сознательно?
- На свое чутье полагался, товарищ командующий. Я думал...
- Ишь какой - думал! За всю армию думал... За нее мне положено думать, а тебе лишь за порученный участок. Твое счастье, что немцы были оглушены до тебя. Прорвались бы, к чертовой матери, тогда... Что было бы тогда?.. Впереди Балканы - поведешь полк. Всех отличившихся - живых и павших - к боевой награде. Полк подтянуть, пополнить офицерским составом и готовиться на марш. И чтобы никаких партизанских маневров. У меня кадровая армия! Понимаете, молодой человек, кадровая!
28
Полк стягивался к станции Злоть. За переездом длинная улочка, низенькие заборчики, палисадники с поржавевшими георгинами. Скулят собаки, посипывают, вытянув шеи, сердитые гусаки. На иссушенных солнцем верандах щурятся пожилые молдаванки.
Мы затормозили у плетня, за которым поскрипывал колодезный ворот. Призывно заржал Нарзан. Я размялся, сбросив с себя пропотевшую гимнастерку, крикнул коноводу:
- Старина, плесни-ка из ведра!
- Та дюже холодна.
- Лей давай, лей!
Обожгло.
Из-за сарайчика показался пожилой мужчина с темным, как земля, лицом, в латаной-перелатаной рубашке. Вытянулся передо мною во фрунт: ладони липко к штанам, корпус смешновато откинут назад.
- Хозяин, да? - спрашиваю у него.
Быстро-быстро закивал головой, подбежал к Клименко и похлопал его по спине.
- За что ж тебе, старина, такая милость?
- Та я купував гуся. Даю червонец - не бере, два - не бере, лопоче: "Рупа, рупа".
Передо мной стоял обездоленный крестьянин, оказавшийся со своим двориком на перепутье большой истории. Каково же ему?
- Здравствуй, товарищ, - протянул ему руку.
Он вытер ладонь о рваную штанину, крепко пожал мне руку, что-то быстро-быстро сказал на звучном языке, улыбнулся и ткнул пальцем в свою тощую грудь:
- Туарыш!
Прискакал ликующий Ашот, молодцевато сбросил себя с коня.
- Нам салютовала Москва! Из трехсот двадцати четырех орудий.
- Кому это - нам? Фронту?
- Ва, что он спрашивает? И фронту, и армии, и полку нашему. Понимаешь, нашему!
Я посмотрел на часы, излишне строго приказал:
- Обеспечьте положенную охрану и, кроме того, потребуйте от комбатов наградные листы на живых и павших. Майора Астахова к ордену Ленина посмертно, комбатов Чернова, Шалагинова и старшего лейтенанта Платонова к орденам Красного Знамени.
- Почему такой сердитый? - Начштаба смотрел на меня, ничего не понимая.
Но не мог же я исповедоваться перед ним, рассказать, что меня высек командующий, что до сих пор вижу сердитые генеральские глаза, слышу его голос. Все было сказано только мне...
Спал долго, не знаю сколько, но казалось, что очень долго. Проснулся и не мог понять, то ли поздний вечер, то ли ранний рассвет. Вышел из душной хатенки и столкнулся лицом к лицу с майором Вишняковским, Он как-то уж очень странно смотрел на меня.
- Ну что еще там случилось?
Он неловко подался вперед и шепнул мне в ухо:
- Конфиденциально. - Вытащил из планшета конверт. - Просили вручить лично в руки.
Я зашел в хатенку, зажег карманный фонарик. Обыкновенный довоенный конверт, на нем ученически аккуратно выведено: "Константину Николаевичу Тимакову. Лично".
Галина! Она всего в одном маршевом броске от меня, а если на машине меньше часа.
Поднять шофера? К ней, к ней... Я заметался по комнате. Господи, на мне же грязная, пропотевшая гимнастерка! К черту ее! К черту все эти беспрерывные тревоги! К черту это холодное одиночество! Я надел еще не ношенный китель, ощупал подбородок - жесткая, колючая щетина. Сел, тяжело дыша.
Куда это я? За каким счастьем? Что стоит за ее скупыми словами: "Константин Николаевич, я - рядом, с эвакогоспиталем 2126 в Комрате. Галина".
На следующий день пришел приказ на марш через Комрат к Дунаю.
Последние августовские дни еще пуще раскалились. В степи на дороге, лежавшей среди пожухлой стерни, двигались машины. За кузовами тянулся пыльный хвост. Скрылось солнце, приглушились звуки, воздух тяжелел.
Полк шагал на Комрат. Интервалы между батальонами километровые. Над головами пролетали штурмовики: их угадывали по шуму моторов, похожему на треск рвущегося, туго натянутого полотна.
Мы, запыленные с головы до ног, не узнавали друг друга, разве лишь по голосам. Да и они будто сдавленные - глухие.
Ашот шагает, сердито рассуждает вслух:
- Еще километр, еще... Придем в Комрат? Каков Комрат, ай-ай! Один пар останется.
- Ничего, дошагаем.
Ашот сердится с того самого момента, когда полк выстроился рано утром под бледно-лимонным небом. Вишняковский собрал восемьсот каруц, подогнал к батальонам: "Садись, пехота, хватит ногами топать!" Начштаба, как всякий победитель, считающий возможным поступать так, как поступать не положено, готов был от затеи Вишняковского пуститься в пляс. А я разрушил мечту не только его, но и комбатов, мысленно уже рассадивших солдат на трофейные румынские повозки. "Это жестоко, Константин Николаевич!" - Начштаба рубанул рукой воздух с такой силой, будто хотел вырвать ее из плеча.
Жестоко, жестоко... Напоремся на Гартнова, и услышу: "Не полк, а банда батьки Кныша на каруцах".
Второй час марша, пора на привал. Остановил полк в выгоревшей лощине с водой в трехстах метрах. Солдаты плюхнулись на землю там, где их застала команда "отдыхать!". Смотрю на них, и трудно узнать, кто есть кто, - одна серо-пепельная масса. А до Комрата тридцать километров.
Подуло с запада, развеялась пыльная пелена, медленно открывались дали: горелая степь, а где-то за ней призывно зеленели виноградные делянки. На нас наползала туча, вдали погромыхивало; потянуло свежестью и укропным духом. Туча грозно росла, брызнули крупные капли, и пыль на глазах чернела.
- Вишняковского ко мне!
- Я тут, товарищ подполковник! - Его голос за моей спиной.
- Где твой табор?
- За горкой.
- Давай его сюда. Туча прикроет наши грехи.
- Хорошая туча, замечательная туча! - Ашот послал небу воздушный поцелуй и разослал связных за комбатами.
