6 февраля 1863 года Николай обратился в сенат, куда в начале 1863 года было передано ведение следствия, с прошением о допущении его на основании закона к чтению материалов судопроизводства. Разрешение было получено лишь в декабре. Прочитав материалы, он убедился, что скрывать более свою связь с Герценом и Огаревым бесполезно: в ходе следствия, главным образом из-за малодушия ряда обвиняемых, она была доказана неопровержимо. Что оставалось делать? Серно-Соловьевич 16 января 1864 года написал пространнейшее заявление на имя царя.
По форме это было «всеподданнейшее» прошение — так требовали правила. Но стандартным обращением формальное сходство исчерпывалось.
В послании, признавая самый факт знакомства с Герценом и Огаревым, Николай отрицал, что между ними было что-то большее, чем личное знакомство, и утверждал, что не разделяет всех их мнений. Но что мог дать этот компромисс? Конечно, стоило бы только написать о Герцене и Огареве что-либо компрометирующее — и участь его была бы облегчена. Но это было невозможно для Николая.
«Притвориться отступником — куда ни шло, но стать предателем? Нет!» И Николай написал; «Узнав их лично, трудно не отдать справедливости их серьезному уму и бескорыстной любви к России».
Разумеется, такой отзыв о людях, официально признанных изменниками и преступниками, самое упоминание имен которых считалось предосудительным, было делом гибельным. Николай, естественно, понимал это. Но как иначе поступить? Снова изложив свои взгляды по вопросам устройства России, Серно-Соловьевич закончил: «Какая бы участь ни ждала меня, я встречу ее с твердостью… Вся моя вина — убеждения, а они враждебны только тем, кто не дорожит благом отечества!»
Через несколько дней Николаю стало известно распоряжение правительства: «Обо всех лицах, которые при ведении об них дел… покажут полное раскаяние и готовность к открытию преступлений, делать особое представление его величеству».
«Представление его величеству!.. За что?! За предательство и донос? Да, господа, вы недвусмысленно позваниваете тридцатью сребрениками. Но иудой вы меня не сделаете. А полное раскаянье? Что ж, попытаемся его изобразить! Может быть, удастся вырваться хоть на поруки».
26 января Николай подал второе «всеподданнейшее» прошение. Но такого раскаяния, которое устраивало бы царские власти, в нем не было!
«Я свято сохранил свои прежние убеждения и перестал бы уважать себя, если бы изменил им, — писал Николай во втором прошении. — Я не отрекаюсь от своих убеждений, не поношу ни их, ни людей, неприятных правительству. Я не называю сообщников. По своим понятиям о чести я скорее пошел бы на казнь, чем сделался иудой… Все эти люди — не злоумышленники, а люди сильных убеждений…» «Старый государственный порядок кончил свое существование в истории, переворот в государстве неизбежен, потому что совершился переворот в понятиях… Другая система — свобода».
Естественно, что после такого «всеподданнейшего» прошения в выдаче Серно-Соловьевича на поруки было категорически отказано.
Возникает лишь вопрос: зачем Серно-Соловьевич, давно убедившийся, что от правительства ничего хорошего ждать нельзя, стал метать бисер перед свиньями, писать царю, доказывать правительству необходимость конституции, политических преобразований, гражданских свобод?
Подобно тому как человек, бесчестный сам, меряя всех людей на свой аршин, ждет от них подвоха и подлости, так разумный и благороднейший Серно-Соловьевич все-таки до конца пытался найти хотя бы остатки благородства и разума там, где их не могло быть.
Шло время. Мрачные и сырые стены одиночной камеры день за днем подтачивали здоровье. Но мужество и непоколебимая вера в победу ни на минуту не оставляли Николая. Ими проникнуты все его произведения, написанные в крепости. Помимо работ научных и политических, Николай серьезно занялся литературным творчеством. Он написал две пятиактные драмы в стихах — «Андроник» и «Кто лучше», перевел мистерию Байрона «Каин», привлекшую его страстным романтическим богоборством. В крепости им же было написано также несколько политических и лирических стихотворений. И во всем, что бы ни писал Николай, свобода и борьба остаются его боевым девизом.
Дело Н. Серно-Соловьевича медленно, но верно подвигалось к концу. Ни комиссии, ни сенату так и не удалось найти явных доказательств его преступлений. Впрочем, они в доказательствах особенно не нуждались: осуждение его было предрешено. Николай эго отлично понимал. В письме брату Александру (письмо было перехвачено Третьим отделением) он писал: «Я при следствии отверг все до одного обвинения, но всевозможные искажения были сделаны… Указ, предавший суду, обвинял в государственном преступлении, а потому всякие усилия бесплодны… Впрочем, пусть говорят, что хотят!.. Единственный суд над моими поступками, имеющий для меня значение, — мой собственный. Каторга меня не пугает».
Письмо Николай закончил гордыми словами из своей трагедии «Андроник»:
Как ровно бьется сердце… Ты покойно,
Ты праведно. Я бережно хранил…
В себе твой идеал, свою святыню,
И сохранил его до сей минуты,
И не подался ни на шаг назад!
Да, я могу геройски умереть
И чистым победить!
10 марта 1864 года Серно-Соловьевичу было предложено присутствовать на слушании дела. Николай отказался — унизительно было бы для него принимать участие в этой комедии с заранее заготовленным концом.
10 декабря сенат вынес приговор:
«Отставного надворного советника Николая Серно-Соловьевича, 29 лет, за участие в злоумышлении с лондонскими пропагандистами против русского правительства, за распространение заграничных сочинений преступного содержания… за дерзостное порицание действий правительства и самого образа правления — лишить всех прав состояния и сослать в каторжную работу в крепостях на двенадцать лет, а затем поселить в Сибири навсегда».
19 апреля 1865 года Государственный совет по просьбе матери Серно-Соловьевича «смягчил» приговор, отменив каторгу, но оставив поселение в Сибири навсегда.
Что ж, правая рука ведала, что делает левая! Сознательно предложить заведомо завышенную меру наказания, чтобы потом «милостиво смягчить» ее, — прием старый, и едва ли он мог произвести впечатление. На «мнении Государственного совета» Александр II начертал: «Быть по сему».
6 апреля Николай Серно-Соловьевич сделал последнюю попытку добиться освобождения. Он написал письмо царю.
Разумеется, это не была униженная мольба о пощаде. С достоинством и прямотой подчеркнув, что он не стал отступником и не изменил своих убеждений, Николай еще раз попытался доказать, что такие люди, как он, нужны России, а потому просил дать ему возможность трудиться, чтобы «служить одной общей цели: величию и счастью России».
