Приложив мыслительные усилия, мы способны свести себя к состоянию солипсизма, как это произошло с героем Беккета[9], – что, кстати, может оказаться весьма полезно с философской точки зрения. Ведь как мало нам, в сущности, известно о мире и нашем месте в нем! Увы, здравый смысл вскоре возвращает нас в так называемый разумный мир наших собратьев по разуму.
Ну хорошо. Пока с этим можно согласиться. Но Шопенгауэр распространяет этот вывод от нашей интроспекции воли к воле всеобъемлющей. Как мы уже видели, такие понятия, как «бессознательное» и «эволюция», придают его доводам некий вес. Беда в другом. Эти понятия не были доступны Шопенгауэру, когда он создавал свою философию, и, как результат, его ограниченный, чисто философский аргумент звучит не столь убедительно. Как ни странно, здесь его редкий дар предвидения превзошел его способность объяснить то, что он считал верным. Интуиция взяла вверх над анализом. Читатель убежден, но скорее на поэтическом, а не на философском уровне. Это же верно и в отношении тех его современников, которые на ура принимали философию Шопенгауэра в последние годы его славы. Он обнаружил поэтическую истину, она получила и весомую психологическую поддержку, однако разумное ее доказательство осталось грядущим векам.
Так или иначе, но Шопенгауэр продолжает возводить свою философию на центральном понятии воли, которая наполняет собой все сущее. Воля видится как зло или, по крайней мере, как сила, равнодушная к судьбам человечества, и в этом качестве является источником страдания в мире. Таким образом, мир есть зло по своей природе или же он просто равнодушен к нам. Это юдоль нескончаемых страданий, освещаемая время от времени вспышками ужаса. Здесь человеконенавистнические взгляды Шопенгауэра проявляются во всей своей глубине. Не случайно он вошел в историю как «философ пессимизма». Его видение мира можно назвать изощренным и отстраненным (нередко выраженным в весьма остроумной форме). Его длинные пассажи посвящены глупости человеческого поведения. Со свойственной ему зоркостью философ разоблачает лицемерие и эгоизм, которые лежат в основе почти всей человеческой деятельности. Все эти вещи (а таковы они все) есть не что иное, как проявление воли, которая движет этим миром.
Единственный способ избежать этого вселенского зла – уменьшить его силу внутри себя, победить волю, которая подстегивает аппетиты и желания, плотскую похоть и честолюбие. Самоотречение и отстраненность от жизни – вот единственный ответ. Единственно продуктивный взгляд на жизнь и бесконечные проявления воли – это уход в стоический аскетизм. Здесь наглядно просматривается влияние на Шопенгауэра восточной философии. «Нерелигиозная религия» буддизма несет в себе ту же идею. Аналогичное мышление пронизывает мудрость индусских мудрецов. Тем не менее есть весьма тонкое различие между советом Шопенгауэра и целью такой восточной религии.
Аскетическое уединение, к которому он призывает, – это все, что их роднит (и совет созерцать произведения искусства безвольно, отрешенно – не совсем то же самое, что медитировать в позе лотоса). Способ, каким Шопенгауэр призывает к отрицанию воли, – вот что отличает его от мудрости Востока. Тон его голоса – всегда его собственный. Он никогда не утрачивает своего стиля. Его стиль изложения приземлен, изощрен и неизменно остроумен. Ему не хватает лишь духовности Востока. Стоицизм Шопенгауэра – сродни стоицизму древних, что получил распространение в среде интеллектуалов из числа представителей правящего класса в поздней Римской империи, в самые позорные моменты ее истории, с их кровопролитием, моральной распущенностью и вырождением императоров. Усталость от мира и отвращение к нему Шопенгауэра – это усталость и отвращение тоги, а не набедренной повязки. И хотя на первый взгляд он призывает к тому же, однако предлагаемый им путь не ведет к искуплению и духовному просветлению. Безвольное, отрешенное созерцание произведений искусства дарит нам кратковременное эстетическое наслаждение, но это не имеет ничего общего с погружением в нирвану. Мы должны отрешиться от отвратительных проявлений воли ради самосохранения (что одновременно есть форма саморазрушения). Наше единственное вознаграждение – это скудное понимание того, что воля есть по природе своей зло и действует, как дурная шутка, за наш счет. Конечный продукт, который Шопенгауэр имел в виду, – это скорее чопорный джентльмен, посещающий картинные галереи, нежели субтильный восточный мистик.
В некотором смысле этот аскетичный джентльмен и есть сам Шопенгауэр. Вернее, то, каким он себя видел. Увы, реальная картина была несколько иной. На протяжении всей своей жизни философ наслаждался буржуазным комфортом, почти ни в чем себе не отказывал и вел довольно праздное существование. Его платье было неизменно пошито из самых дорогих материалов, он был любителем ресторанов и предпочитал общество симпатичных молодых женщин. Ему и в голову не могло прийти обменять свою приятную жизнь на аскетичное прозябание без прислуги. Он заводил любовные романы самого приземленного свойства и любил вкусно и много поесть. (Однажды Шопенгауэр ответил за столом одному любопытному сотрапезнику: «Я действительно ем втрое больше вас, но у меня и мозгов во столько же раз больше».) Тем не менее он находил время и для безвольного эстетического созерцания прекрасного. Он любил книги, посещал концерты и картинные галереи, часто бывал в театре (причем не только ради юных хористок).
У него имелись весьма четкие идеи по поводу искусства, и он много писал на эту тему. В его глазах высшей формой искусства была музыка, вслед за ней шла поэзия и, наконец, самая низшая из форм – архитектура. (Легковесные сентиментальные романы, выходившие из-под пера Иоганны Шопенгауэр, не представлены на его художественной шкале.)
Завершив работу «Мир как воля и представление», Шопенгауэр отправил рукопись издателю, сопроводив ее удивительно скромной запиской: «В будущем эта книга станет источником вдохновения для сотен других книг». И, как оказалось, не ошибся в своих ожиданиях. Но не в самом начале. В течение многих лет и даже десятилетий труд Шопенгауэра не пользовался успехом. Спустя шестнадцать лет издатель счел своим долгом сообщить Шопенгауэру, что почти весь и без того скромный тираж первого издания был отправлен в макулатуру. Реакция самого философа на столь вопиющее равнодушие к его работе со стороны современников была вполне в его духе: «Обрадуют ли музыканта аплодисменты, если он знает, что его публика состоит из глухих?» Но и это унижение, и едкое замечание были пока еще делом будущего.
Сдав свой шедевр издателю и ничуть не сомневаясь в том, что его слава не за горами, Шопенгауэр отправился в длительный вояж по Италии. Перед отъездом он написал Гете, и тот прислал ему рекомендательное письмо к Байрону. Скандально знаменитый английский поэт жил в это время в Венеции, которая как раз оказалась на пути Шопенгауэра. Однажды, когда философ прогуливался вдоль Лидо с какой-то женщиной, мимо него галопом на лошади проскакал Байрон. Женщина вскрикнула, но не столько от испуга, сколько от восторга, что увидела знаменитого романтического героя. Охваченный ревностью, Шопенгауэр решил, что не станет пользоваться рекомендательным письмом Гете. (В последующие годы он приводил этот случай как пример того, что «женщины отвращают человечество от величия».)
Так Шопенгауэр разъезжал по Италии целый год – в Риме он раздражал своими провокационными высказываниями художников, собиравшихся в кафе «Греко» (проповедуя политеизм, называя апостолов «двенадцатью иерусалимскими филистерами» и т. п.); домой же посылал письма о том, что в Италии наслаждается не только ее красотами, но и красотками.
В 1819 г. вышла в свет работа «Мир как воля и представление». Она не просто содержала философскую систему Шопенгауэра в почти завершенном виде, но стала вершиной мысли ее создателя, не претерпев особых изменений в течение следующих сорока лет его жизни. К 1820 г. Шопенгауэр начал заметно тяготиться отсутствием мировой славы. Решив лично взяться за исправление ситуации, он выбил для себя пост приват-доцента в Берлинском университете, где преподавал Гегель. К этому времени Гегель превратился в своего рода толстый снежный покров, укутавший зеленые поля и леса немецкой философии. Настоящий ландшафт был неразличим под этой мутной пеленой зауми, философам оставалось лишь лепить причудливых снеговиков, кидать друг в друга диалектические снежки, кататься на коньках по замерзшим прудам абстракций. Мир толпился и толкался, чтобы послушать лекции Санта-Клауса.
Шопенгауэр сразу заметил, что его конкурент, претендующий на титул супертяжеловеса от германской философии, ничем не лучше шарлатана. Поэтому намеренно объявил, что будет читать свои лекции в то же время, что и Гегель. Однако, увы, его ждало жестокое разочарование – к нему никто не пришел. Чтобы как-то утешить себя после провала своих солипсических лекций, он завязал роман с девятнадцатилетней актрисой Каролиной Медон. Решив, что эта прекрасная юная особа и есть предмет его мечтаний, Шопенгауэр даже начал подумывать о женитьбе (при этом не посвятив в свои планы саму Каролину). Когда же он узнал, что помимо него у нее имеется еще несколько любовников, то пришел в ярость и предложил Каролине денег, чтобы та сделала выбор в его пользу. Затем ему на ум пришла мысль о необходимости очередного годового отпуска в Италии – неплохо было бы отдохнуть и хорошенько все обдумать. Насколько известно, Каролину он с собой не пригласил, однако, прощаясь с ней в Берлине, истово клялся, что мысленно будет с ней неразлучен. Каролина слишком буквально восприняла это расплывчатое обещание и через несколько недель сообщила ему в письме о своей беременности. Как истинный джентльмен, Шопенгауэр галантно решил пребывать с ней в мыслях и дальше и продолжил свое путешествие по Италии.
