его жизни объясняется не столько тем, что он стал писать понятнее и интереснее для широкой публики, сколько тем, что количество перешло в качество: Чехова перестали воспринимать критично и начали боготворить и использовать в функции символа.
Несмотря на свой рационализм, никакой рациональности он в массовое интеллигентское сознание не привнёс. Он был вполне вписан в интеллигентскую среду и служил, можно сказать, отчасти концентратором и ретранслятором интеллигентской мути своего времени, отчасти — источником этой мути. Его ворчания по поводу интеллигенции локализовались главным образом в личной переписке, а не в бессмертных произведениях. У Бердникова: «Своё отрицательное отношение к доктринёрам либерально-народнического толка, их поклонникам и поклонницам Чехов часто высказывал в своих письмах.» (стр. 119) Там же о Чехове: «Отдавая должное таланту Глеба Успенского, он более чем холодно оценивает его творчество. 31 марта 1888 года Чехов пишет Плещееву: „„Живые цифры“ — вздор, который трудно читать и понимать.“ С бесконечным уважением относясь к Щедрину, Чехов в то же время критически воспринимает его творчество, которое кажется ему однообразным и утомительным.» (стр. 132) Так что Чехов был всё-таки лучшим вариантом интеллигента: мутящим лишь ненамеренно и понимающим вредность мути.
В защиту Чехова надо сказать, что ущербность своего социального слоя — интеллигенции — он более-менее сознавал, хотя и не разобрался в природе данного феномена. Об одной из разновидностей интеллигентской мрази он пишет, к примеру, следующее («Именины»):
«Это полинявшая бездеятельная бездарность (…); в V классе гимназии она поймала 5-6 чужих мыслей, застыла на них и будет упрямо бормотать их до самой смерти. Это не шарлатан, а дурачок, который верует в то, что бормочет, но мало или совсем не понимает того, о чём бормочет. Он глуп, глух, бессердечен (…) Он скучен, как яма, и вреден для тех, кто ему верит как суслик.»
Он «неизменно говорит об идеалах, об эмансипации женщин, о прогрессе, о тёмных силах, о науке, о литературе, декламирует с чувством стихи, в которых встречаются часто слова: заря, закат, факел, ропот, судит о газетах и журналах, издателях и редакторах, одних хваля, других обвиняя в изменничестве, третьих называя подлыми.» (стр. 181)
* * *
О порядочности Чехова. Вполне щепетильный индивид в обществе современного типа никогда не заработает много, никогда не станет знаменитым, зато наверняка окажется в конфликте с государством, родственниками, соседями и, если его не прибьют и не посадят, умрёт много раньше положенного времени от нервного истощения и всяких болезней. Поэтому попрекать Чехова, к примеру, его бульварным репортёрством или его сотрудничеством со слишком лояльным царскому режиму издателем Сувориным, — это дешёвая демагогия. Вообще, невозможно указать профессию, которая хоть чем-то не способствовала бы поддержанию уродливого социального порядка. Чехов дотянул до 43-х лет и стал знаменитым, потому что умел достигать компромиссов. Но определённой черты он в своих компромиссах не переходил, поэтому довольно-таки тянет на образец того, что может себе позволить и чего не может себе позволить приличный человек, трезво смотрящий на вещи.
* * *
По поводу гостеприимства Чехова можно сделать гнусное предположение, что он своими гостями просто подпитывался как энергетический вампир. Мысли у человека, конечно, бывают разные, и не все из них надо додумывать и тем более высказывать, но сображение приличий не должно мешать докапыванию до истины, иначе в убытке будет общественная безопасность.
Вряд ли кто-то станет отрицать, что Чехов пополнялся от своих гостей идеями, сюжетами, настроениями, так почему не предположить, что он пополнялся от них ещё и энергией — если подобное вообще возможно? Считать, что это было нехорошо, нет оснований, потому что у чеховских визитёров эта энергия ушла бы, как водится, на всякую ерунду, а он хоть вещи какие-то написал.
В пользу высказанной гипотезы говорит, к примеру, следующий отрывок из письма Чехова Суворину, 1889 год:
«Я положительно не могу жить без гостей. Когда я один, мне почему-то становится страшно, точно я среди великого океана солистом плыву на утлой ладье.» (стр. 214)
* * *
Чехов отличался от многих русских писателей тем, что не любил мелькать. По этому поводу он как-то написал следующее (1890 г.):
«Я всегда настойчиво уклонялся от участия в литературных вечерах, вечеринках, заседаниях и т. п., без приглашения не показывался ни в одну редакцию, старался всегда, чтобы мои знакомые видели во мне больше врача, чем писателя…» (стр. 236)
Это особенно замечательно, если сопоставить, к примеру, с позёрством Максима Горького. Кстати, и откровения, вроде приведенного, были для Чехова нетипичными.
* * *
Подвиги Чехова:
1) поездка на Сахалин и написание книги о Сахалине;
2) действия во время голода 1889 и 1891 гг.
3) действия во время эпидемии холеры в 1992 г.
4) бесплатная врачебная помощь бедным;
5) строительство сельских школ на собственные средства.
Существенно положительное у Чехова — принятие им дарвинизма:
«Чехов буквально влюблён в Дарвина, увлечён его методом, на протяжении многих лет вновь и вновь обращается к его сочинениям. В 1886 году он пишет: „Читаю Дарвина. Какая роскошь! Я его ужасно люблю“.» (стр. 53)
Если принять в расчёт приверженность Чехова идеям Дарвина, отстранённость от современных ему партий, довольно критическое отношение к интеллигенции, отсутствие тяги к роскоши, неверие в Бога и стремление к порядочности, вполне можно назвать его стихийным модералистом.
* * *
Действительно забавное у Чехова:
«Посреди залы стоял Лютостанский и показывал нам фокусы: он делал из хлеба и колбасы маленьких еврейчиков и глотал их.»
Это из рассказа «Тайны ста сорока четырех катастроф, или Русский Рокамболь» (1882), впервые опубликованного только в 1923 г.
* * *
Чехов — личность довольно загадочная, причём загадка её — из ключевых: постижение сложностей Чехова — это постижение сложностей феномена интеллигенции и вообще приближение к пониманию того, почему в обществе всё идёт так, как идёт, а не так, как хотелось бы.
Наиболее сложное для объяснения в Чехове — его неприязнь к писателю Достоевскому (1921–1881). Единственно чувством к конкуренту, претендующему на ту же нишу в литературе, этого не объяснить: в своей нише Чехов вполне терпел, к примеру, Гаршина и Короленко, да и вообще был щепетильным и далеко не мелким человеком. Разве что
