Огромное впечатление на всех произвела песня Александрова «Священная война», исполненная на Белорусском вокзале при отправке частей на фронт. До сих пор она вызывает какой-то трепет, а тогда это был мощный набат, поднимающий людей, вселяющий надежду и уверенность в победе. Уж больно точные слова, музыка, ритм, прямо в сердце!
Общий подъем на борьбу с фашистами был колоссальный! Очереди добровольцев в военкоматах, быстрый переход всех предприятий на военную продукцию. Наплыв неработающих женщин, а позднее и подростков на предприятия. Как-то, идя в школу на дежурство, повстречал наших 10-классников, в основном активных комсомольцев. Все в новенькой военной форме, торопились забежать домой и потом обратно на курсы, кажется младших командиров. Сказали, что скоро идут на фронт, дадим прикурить фашистам, еще что-то бодрое и убежали. Больше их не видел, почти все вскоре погибли.
С первых дней войны возник вопрос: а где Сталин, почему молчит? Негоже так поступать вождю! Должен же выступить и разъяснить: почему отступаем и что делать дальше. У меня и у некоторых друзей даже появилось ощущение, что здесь что-то неладно, не растерялся ли он, может, допустил серьезный просчет? Впрочем, свалившиеся заботы отодвинули эти мысли на второй план. Следует отметить, что после 22 июня, через день или через несколько дней, по радио и в «Правде» сообщили, что выступил премьер Великобритании Черчилль и предложил нам всяческую поддержку, в том числе военную. Это выступление Черчилля, которого все время поносили, как «злейшего врага советской власти» (так, впрочем, оно и было), вселили надежду, что мы не одиноки, что нам помогут, что объективно мы наверняка станем союзниками (общий враг!), а это уже шаг к победе. Вот Черчилль выступил, а наш Сталин молчит! Наконец, 3 июля он произнес свою прочувствованную и, как всегда, ясную и деловую речь, отметив коварство, неспровоцированность и внезапность нападения. Потребовал организации «на временно оставляемой территории» поголовной эвакуации предприятий, оборудования, транспорта, скота… Призвал к политике «выжженной земли» при отступлении, организации партизанского движения… Стало понятно, сколько мы потеряли территории, но появилась уверенность, что скоро наступит перелом. Правда, точил меня и многих червячок: что-то вы, Правители, прошляпили, какая внезапность? Все говорило, что война не за горами, а коварство у фашистов в крови! Как они захватывали малые страны Данию, Норвегию и другие, нарушив все договоренности и обещания, не говоря уже о нарушении Мюнхенских соглашений по Чехословакии. Однако дальнейшие события заглушили эти мысли, не до них тогда было.
Через неделю или чуть больше, придя в школу, мы обнаружили, что она отдана под госпиталь и нам там делать нечего. На этом наше «управление» школой закончилось. Но нас поджидали из райкома ВЛКСМ и предложили пойти на призывной пункт в одну из школ на Дорогомиловке в качестве помощников, точнее рассыльных.
Утро. Собрались мы в райкоме комсомола и командой человек 10 (из наших Неля, Валька Митрофанов, Шибаев, еще кто-то; остальные из других школ). Пошли на призывной пункт в одной из школ, где-то в переулках у Дорогомиловской улицы. Перед школой уже толпа провожающих. Подходят призывники с котомками, чемоданчиками, рюкзаками, прощаются с провожающими и исчезают в дверях школы, многие навсегда, хотя это «навсегда» еще плохо осознается. Тревожные лица женщин, немного детишек. Все смотрят в окна. Оттуда машут и что-то кричат. Кому-то отвечают из толпы. Никто из провожающих не расходится, несмотря на увещевания комендантской команды. Все ждут, когда выйдет маршевая команда и еще раз можно увидеть и проводить родных или близких. Ведущий нашей команды предъявил бумажки, и часовой пропустил нас в школу, теперь здесь призывной пункт. Распределили по бывшим классам, где формировались маршевые команды в армию. Каждому дали № команды. Наша задача передавать записки и передачи призывникам от провожающих и обратно. Вышли на улицу и стали принимать записки и передачи в «свою» команду. Нам называют фамилии, приметы. Тщательно записываем и бегом в школу. В классах вынесена вся мебель, несколько лавок, на полу бумажки и обрывки газет. Из «моего» класса команда только что ушла, а новая еще не сформировалась. Только один мужчина, лет 30–35, задержался и спешно упаковывает вещмешок. Кому передать записку и передачу? Обратился к мужчине. Он машет рукой «это не мне» и выбегает догонять команду, которая уже построилась во дворе школы. Я за ним и кому-то в строю все отдал. Раздалась команда, открылись ворота, и строй двинулся на улицу. Провожающая толпа кинулась к строю. Окликают своих, последние напутствия, кто-то навзрыд плачет. Вернулся в школу. Там царит порядок. Динамики почти непрерывно извещают призывников, где можно срочно починить обувь, подлатать одежду, побриться, навести справки, зарегистрироваться. Передаются различные объявления. Играет музыка, в основном марши. Прибывают новые призывники, быстро формируются команды и вскоре уходят в части. Большинство призывников озабоченно-бодрые. Обстановка уверенности, что все идет правильно. Панических настроений нет. В перерыв мы собрались перекусить в одной из комнат. К вечеру уходим усталые, но довольные, что чем-то помогли в общем деле.
Дома поговорили, что надо искать работу. Уже ввели карточки на продукты (заверения завмага в первый день войны не сбылись!): больше рабочим, поменьше служащим и еще меньше иждивенцам.
Утром я поехал устраиваться на авиационный завод на Большой Дорогомиловской улице (сейчас Кутузовский проспект, около метро «Кутузовская»). В отделе кадров очередь женщин перед окошком. Мужчин, в основном пожилых, единицы. Подошел к окошку, подал справку об окончании 8 классов, комсомольский билет, т. е. все мои наличные документы на тот час. Спросили паспорт. «Я еще не получал, мне нет еще 16, только в сентябре получу». Из окошка ответ: «Иди, парень, домой, пока без паспорта не принимаем». Уговоры не помогли, и я вернулся домой. Тогда мама, придя с работы, позвонила своему брату — моему дяде. Он обещал все устроить. Через пару дней дядя сообщил, что договорился через знакомого о приеме меня учеником слесаря на фабрику звукозаписи. Она недалеко от дома, на Малой Никитской улице, можно ходить пешком. «Получишь рабочую карточку! Вот тебе телефон…», и он назвал, кому и когда звонить.
На другой день утром я взял справку из домоуправления, комсомольский билет, аттестат за 7-й класс, справку об окончании 8-го класса, бутерброды на обед и пошел на фабрику.
20–25 минут ходу по так мне знакомым переулкам между Арбатом и Малой Никитской, и я уже у новенького, недавно построенного 7-этажного здания фабрики. Удобный маршрут! Да и фабрика не походила на скучное производственное здание. Подъезд и небольшой холл на входе с барьером вместо проходной скорее напоминали вход в кинотеатр, а вахтерша — билетершу.
