class="p1">«Тройки», безусловно, оправдали себя, блестяще справляясь с возросшими нагрузками. Ведь теперь Сталин от «ликвидации врагов народа» перешел к «депортации семей врагов народа» — и это был абсолютно правильный шаг в деле всеобщего уничтожения своего народа.
Конечно, Троцкий раздражал Сталина больше всех. «Кинто у власти» — это выражение Льва Давыдовича бесило Иосифа Виссарионовича, и миллионы людей сделались заложниками их политической драки. Мстительность вождя, имеющая в основе своей обыкновенный комплекс неполноценности, приправленный перчиками и горчицей принципиальных споров о путях строительства социализма, делала его непредсказуемым драконом, готовым на всё. Ненавидя, человек теряет человеческое. Так ненавидя, как Сталин ненавидел, человек вообще превращался в зверя, которого запах крови только раззадоривает и ведет на дальнейшее побоище уже напролом, без всякого контроля над собой. Оз опьянения властью к опьянению кровью.
Сталин физиологически не мог остановиться, он был нафарширован лестью окружения, возвышен всенародным коленопреклонением и, как раздувшаяся жаба, мог только лопнуть от сознания собственной гениальности. Но чуя здесь подвох, играл в «самого скромного», «самого простого»… Он был по-ленински и по-наполеоновски мал ростом, физически немощен, но ему нужно было производить впечатление гиганта, и потому важность (читай — взвешенность и весомость) его афористичных рассуждений скрывала их банальность, он предпочитал говорить тихо, монотонно, а медлительность жестов подчеркивала их всемирно-историческое значение. Впрочем, иногда, даже в старости, он демонстрировал порывистость и быстроту пластики — свидетельство определенного артистизма. Он — играл. В сущности, он был куклой из театра Карабаса-Барабаса, фантомом, портретным отражением себя в зеркале и затем уже тысячью памятников себе, любимому. Он бронзовел, и все это видели, и все этому радовались. Свои ошибки он не признавал. Если принимал решение, то все немедленно должны были его выполнять, не думая, не обсуждая, не дискутируя. Все дискуссии, в которых Сталин участвовал, кончались его итоговым выступлением, которое в ту же секунду являлось непререкаемым руководством к действию. Если что-то было не так, участники прений объявлялись оппозицией, затем оппозиция становилась контрреволюцией, а контрреволюцию надо было уничтожать в зародыше. И уничтожали. И уничтожили.
«Я всегда прав» — на этих трех словечках зиждется и бытовое, и философское бесовство. А присмотреться, обыкновенное хамство. Свинство.
— Эй! — крикнул Сталин своей жене, вставшей из-за стола, чтобы уйти с банкета.
— Я тебе не «Эй!» — ответила Надежда Аллилуева, и это были ее последние слова в жизни. Через час то ли она застрелилась, то ли ее застрелили. Чем не Шекспир?.. А ведь реплика ее действительно гениальна. Она — потрясает.
Когда мать Сталина умерла, он не поехал в Грузию на ее похороны.
Человек ли он после этого?
В известной книге «Революционные силуэты» Луначарский назвал Троцкого «вторым великим вождем Российской революции», что было абсолютной правдой, но Сталина — это, кажется, происходило во дни празднования 10-й годовщины Октября (вспомним попутно поэму Маяковского «Хорошо», где о Сталине почти ничего) — не устраивала сия «фальсификация» истории.
Лениным № 2 должен считаться только он, Сталин.
И вот представим картинку: Сталин листает брошюрку Луначарского и… что же?.. В «Революционных силуэтах» он не находит себя!.. Выходит, вождь — какая-то второстепенная фигура в самый переломный момент русской истории?!
Что после этого делаем с бедным Луначарским?..
Правильно. Мы его снимаем с работы (а должность министра просвещения, между прочим, Луначарскому отвалили на следующий день после переворота) и засылаем за Можай, то бишь полпредом в Испанию, где он и пропадает — вероятно, к счастью своему, ибо доживи наш грамотей из ленинской гвардии до Большого террора — наверняка бы сидел на горячей скамеечке в Колонном зале где-то между коллегой Рыковым и коллегой Бухариным.
В годы нэпа Сталина недооценили, вот и пришлось ему по смерти Ленина наверстывать… Начиная с года 1929-го Сталин пустился во все тяжкие: ему померещилось в год великого перелома позвоночника нашей экономики — коллективизации сельского хозяйства, — что диктатура пролетариата для того только и придумана, чтобы все поняли смысл глубинного тождества слов «сталь» и «Сталин».
«Ленин», правда, по этой логике ассоциировался как-то больше с «ленью», но это уже не имело значения, — твердость, неколебимость, несгибаемость нового вождя превращалась в миф. Из узкого спеца по национальным вопросам он, борец за единство партии вокруг себя, делается верховным вседержителем за горло всего живого на глобальных просторах Советского Союза.
Времена постреволюционного триумфа большевистского похода на взбунтовавшийся Кронштадт, когда тысячи матросов были тут же расстреляны, а тысячи других отправлены в Соловки, где и подохли пачками (осталось в живых из пяти тысяч полторы тысячи), времена расказачивания, раскулачивания и всевозможных чисток, изъятия церковных ценностей — все это был, так сказать, еще не Большой террор, это были цветочки, ягодки пошли потом…
«Философский пароход», отплывший из Крыма по приказу Ленина с самым драгоценным грузом из России — интеллектом (160 человек — среди них Бердяев, Франк, Лосский, Евреинов, Осоргин, Трубецкой, Карсавин и другие лучшие свободные умы России), — это еще не сталинские методы.
Но с 29-го года «гражданская война» Сталина со своим народом приняла более открытые формы. СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения) заработал с 22-го года и стал образцом для подражания — строится целая сеть подобных лагерей в лесах Коми и в устье Печоры, в 29-м году Сталин проводит реформу содержания заключенных в этих бараках, на лесоповалах — и пожалуйста, «архипелаг ГУЛАГ» готов!
Теперь новое преддверье Большого террора — сталинский голодомор на Украине, на Дону, на Нижней Волге, в Казахстане, на Северном Кавказе — где, спросите, его не было? — результат скромный: всего 6 миллионов жизней.
Хлеб — вот это земная ось!
На ней вертеться и нам, и свободе! —
восклицал Маяковский и продолжал свои восклицания:
Я день и ночь Поволжье вижу,
солому жующее, лежа в соломе!
По поводу сталинского голодомора 1932–1934 годов уже никто ничего не восклицал, Маяковский с пулей, пушенной в сердце, замолчал в 1930-м; единственным, кто сказал слово правды о голодоморе имени товарища Сталина, был Василий Гроссман — в повести «Все течет». Это был подвиг писателя. Да и фотографии есть, стоит посмотреть… Трупы лежали на обочинах дорог, их неделями никто не убирал.
Чтобы еще больше «приблизить» крестьян к земле (а то они в поисках пищи делаются «беглые»), Сталин вводит ПРОПИСКУ для городских жителей (то есть отметку в паспорте о месте жительства) и… лишает паспортов жителей деревни.
Другими словами, он превращает жизнь на свободе в жизнь без свободы. Опять-таки миллионы людей оказываются в этаком «лагере», но по другую сторону
