Откровенно меня «заваливал», чтобы я остался на пересдачу летом и не поступил в цирковое училище.
Но так или иначе я все сдал. Те предметы, которые не любил — на «троечку», а нужные для поступления — на твердые пятерки.
В школе у меня был друг, Женька Кулешов. Он был отличником и спортсменом. Ему легко давались все предметы, учителя его просто обожали. Как-то в старших классах он решил взять надо мной шефство по физподготовке. Сказал тоном, не терпящим возражений: «Так, будешь бегать со мной». И каждое утро, независимо от погоды, будил меня и заставлял бежать и подтягиваться на турнике. Ох, какое же это было мучение! Но я мужественно терпел. Друг же.
Тогда же, старшеклассниками, мы дали друг другу мужское обещание: он обязательно станет офицером, а я клоуном. Так и случилось. Мы оба нашу клятву сдержали. Может быть, именно она во многом помогла мне пройти все испытания на моем творческом пути.
Наутро после выпускного мы с Женькой и моим отцом сели в поезд до Москвы.
* * *
Как мы ехали в поезде, я почему-то почти не помню. Прибыли в Москву рано утром, где-то в половине седьмого, как-то позавтракали, отправили Женьку на другой вокзал (он ехал поступать в артиллерийское, на Украину) и сразу — в цирковое училище.
В памяти тут же возникает это здание: на 5-й улице Ямского Поля, дом 24, три ступеньки. Дверь закрыта, два больших окна, висит расписание приемной комиссии. И стоим мы с папой. Не поверите, но как только я там появляюсь сейчас — я стою на том же самом месте. Это какая-то дань уважения прошлым годам, хочется как будто обратно вернуться. Вернуться в тот момент, в то жизненное ощущение, когда трепетало сердце, когда человек был готов на какие-то поступки, и — осознанно или неосознанно — но он их делал… Хочется возвращаться и, может быть, даже делать выводы: прав ты был или неправ. Но тогда я считал, что всегда прав. Водолей, чего говорить. Мы такие, ненормальные на всю голову, если не сказать круче. Но хорошие. Талантливые, во всяком случае.
И вот, семь утра, мы стоим. Папа и мальчик — худенький, стройный, этакий белокурый архангельский «ломоносов». К нам приближаются три человека. В будущем — это мои педагоги Олег Ахматовский и Евгений Чернов (он до сих пор работает в училище и предан студентам). И великий Борис Александрович Бреев. Отец понимает, что это педагоги. Окликает их, говорит, мол так и так, приехали поступать, как нам сдать документы? В ответ я слышу: «А вы заявку подавали на поступление? Вам ответили?» Он говорит: «Нет». «Зачем же вы приехали? Вы должны были получить вызов. Может, ваши данные не подходят? Там же все написано, в бумажках у приемной комиссии…»
Папа поворачивается ко мне и говорит: «Ну тогда, сын, возвращаемся». А я отвечаю: «Пап, я домой не поеду, я же сказал тебе. Я артистом должен стать». И, видимо, то, что я сказал, очень понравилось педагогам. Потому что произошло какое-то чудо, и они согласились меня посмотреть. Тут я понял, что это — самый главный момент. Именно сейчас я должен доказать, что имею право на поступление. Все-таки эти три дяденьки, видимо, что-то соображают в этой жизни. И я смело пошел. А папа… папа сделал удивительное. Когда педагоги скрылись в дверях училища, он посмотрел на меня и сказал:
— Ты же хотел быть артистом?
— Да.
— Ты же мне обещал?
— Да.
— Ну тогда я поехал домой.
— Не понял, пап, как так?!
— Ну ты же обещал? Вот иди, поступай, доказывай.
Папа поцеловал меня и ушел. Это было сильно. Очень сильно с его стороны. Я посмотрел ему вслед, повернулся и зашел в училище. И уже навсегда остался там. Как в том стихотворении Леонида Куксо:
Помнится, было рискованно выдать свой план.
Еду учиться на клоуна. Где чемодан?
Рты поразинули родичи — ужас какой!
Ты — краснощекий уродище с рыжей башкой?
Поздно. Уж был на арене я. Цирк. Для меня
С первого, помню, мгновения в цирке родня.
Следом за мною в парадное глупо спешить.
Бросьте, мои буффонадные, хватит смешить.
Цирк. Только цирк. Верю, вынянчит лонж, доброта,
Запах веселый, опилочный, дней чехарда,
Песня вагонная, добрая. Время надежд…
Солнце восходит огромное, словно манеж.
* * *
Я открыл двери циркового училища. Был далекий 1979 год. Наступал июль. Солнышко светит, тепло, полный заряд положительных эмоций. Настроение — как у Шукшина, помните — «Шире шаг, маэстро!» Кстати, с этим произведением я и поступал.
Вхожу в аудиторию, большой хореографический зал, где сегодня занимается мой коллектив (по блату, втихушку, бесплатно, честно вам скажу! Но не потому, что я был в этом училище педагогом и режиссером многих номеров у студентов, которые выпускались. Просто здесь царят очень теплые отношения).
Сегодня в этой аудитории есть сцена, а тогда это был просто большой класс. Впереди — неизвестность. За столом сидят три человека, которые, видимо, что-то во мне разглядели еще до того, как я открыл рот. Я чувствовал их интерес ко мне и огромное уважение. Именно уважение я и запомнил. Педагоги на то и педагоги, чтобы с полувзгляда, жестом, мимикой дать понять человеку, что его уважают. Уважение — вообще самое важное в жизни, что может быть, наверное.
— Ну показывайте, Александр, на что вы способны.
О, я был готов, я был во всеоружии! Я же Песков или кто?! Наглый до беспредела…
И Саша выдал. Саша танцевал под «Бони М», «Полет на Венеру». У меня маленький магнитофончик такой был, там кассетка… Потом это еще раз повторилось в моей судьбе — маленький магнитофончик и кассетка — когда в 1988 году я становился ну якобы большим артистом… Об этом расскажу чуть позже.
А тогда, в 79-м, я жонглировал тремя большими теннисными мячиками, которые мне купил папа в нашем магазине. Помните, я рассказывал, как учился жонглировать и показывать пантомиму по книгам? В библиотеке при нашем Доме культуры были такие книги Ильи Григорьевича Рутберга, которые я проштудировал от и до, и брошюры из серии «В помощь самодеятельности» — в них печатались Лион Измайлов, Аркадий Арканов, Михаил Задорнов, тогда еще мало кому известные. Я учил наизусть тексты Измайлова, кстати, потом это мне очень пригодилось. Но к этому эпизоду мы еще вернемся, то ли еще будет, читайте дальше!
* * *
Итак,
