Я не сразу отказалась от своих мальчишеских игр: вместе с другими ребятами из нашей школы мы гоняли наперегонки с поездом от одной станции до другой. В лицее, когда надо было определить профиль дальнейшего обучения, я выбрала современную технику. Это означало, что один раз в неделю я буду заниматься машинописью, тогда как Бланш предстояло учиться шить и изучать историю костюма.
Мне по-прежнему очень хорошо давались сочинения: нередко преподавательница зачитывала их вслух перед всем классом.
В то время чтение мое ограничивалось возможностями нашей школьной библиотеки: «Маленькие женщины», например, всякое «розовое» чтиво, в общем, ничего серьезного.
По воскресеньям мы ходили к мессе. Вот она — возможность совершить наконец прогулку, что в обычные дни строго запрещал отец. К сожалению, дело портил мой брат Бруно, который по возвращении домой спешил наябедничать: «А она выбрала другую дорогу, ушла от нас…» И отец устраивал мне такие нагоняи, что я до сих пор их помню.
И Бруно, и самый младший Адриано сейчас, как и я, занимаются кино: Бруно работает в производственной части, а Адриано — оператор. Но это — сегодня…
Воскресная прогулка после мессы, доносы моего братца, бег наперегонки с поездом между Карфагеном и Тунисом, мой постоянный бунт во имя свободы, право на которую признавалось только за мальчиками, — таким было мое детство. Тунис. Я — сама Африка. Африка, оставшаяся во мне навсегда, особенно ее небо. Не случайно я до сих пор так хорошо помню африканских ночных сторожей, которые оберегали дома, подремывая у ворот и поглядывая на небо. Я никак не могла понять, от кого они охраняют дома, глядя в небо, — от воров или от духов?
Мы с Бланш тоже всегда разглядывали небо, и одно из первых моих воспоминаний о том, как я выбрала свою звезду. И сестра тоже. И у нее, и у меня была собственная звезда, и мы каждый вечер перед сном смотрели на них.
К.К. — самая красивая итальянка Туниса
Парней я к себе не подпускала. В пятнадцать-шестнадцать лет за мной многие ухаживали, но я обращалась с ними ужасно. Я была преисполнена гордости, а складывалась она в равной мере из робости, необщительности и рано развившегося чувства собственного достоинства, без которого я не могла обойтись ни как женщина, ни просто как человек. И потому, чтобы не ошибиться и не попасть впросак, я ни с кем не разговаривала — была очень замкнутой, дикаркой и отвечала грубостью тем, кто приставал ко мне с разговорами.
У меня был альтернативный язык, заменявший мне слова. Например, моя манера одеваться людям понимающим ясно говорила о моей робости и стремлении к самоизоляции. Совсем еще девчонка, только-только вышедшая из подросткового возраста, я сознательно одевалась во все черное, носила высокие воротники и «конский хвост». И страшно затягивала волосы на висках, чтобы глаза казались более удлиненными. Никакая косметика не допускалась — в этом отношении отец был невероятно строг. Иногда в классе я обычным карандашом пыталась кое-как навести тонкую тень над ресницами. Карандаш был твердый, следов не оставлял, и я только портила себе веки. Образцом для подражания была для меня, разумеется, Б.Б. — Брижит Бардо: я смотрела все фильмы с ее участием. Так что в Тунисе, не без моей подсказки, меня стали называть К.К.
Я до безумия любила кино и, когда могла, вернее, когда папа разрешал, ходила в Киноклуб. Там я пересмотрела все фильмы с моим кумиром — Марлоном Брандо, а также фильмы режиссеров Де Сика, Росселлини…
Моя первая встреча с кино уже не в качестве зрительницы, а своего рода героини произошла в Тунисе, когда мне было четырнадцать лет.
Тунисское Министерство культуры поощряло создание художественных и документальных фильмов. Тогда-то меня и выбрал знаменитый французский документалист Рене Вотье для участия в картине, которая снималась в монастыре. Там были заняты все — моя сестра, я, многие наши подружки и соученицы. Всех нас обрядили в покрывала, так как мы должны были изображать группу арабских женщин, жен рыбаков. В финальной сцене мы, стоя на скале, провожали своих мужчин в море. Режиссер захотел, чтобы только у меня в последнем кадре ветром сдуло с лица покрывало. Так появился мой первый крупный план… И, надо сказать, удачный, потому что фильм взяли на Берлинский фестиваль, где он был удостоен главного приза по разделу документального кино.
Кто-то обратил на меня внимание, и посыпались предложения, запросы: у моей матери спрашивали, не разрешит ли она мне участвовать в проводившемся в Тунисе показе молодежной моды. Сначала мама ответила отказом, но я столько ее уговаривала и так настаивала, что она в конце концов сдалась. Показ состоялся: я демонстрировала присланную из Европы коллекцию для самых молодых. Это было не бог весть что, потому что тогда, в свои четырнадцать-пятнадцать лет, я была довольно плотной девочкой: какая уж там из меня манекенщица! Но местные журналы не обошли это событие своим вниманием и поместили большие снимки, запечатлевшие меня на подиуме.
В народе говорят: лиха беда начало. В моем случае именно так и произошло. Сначала документальный фильм. Потом демонстрация моды. Третий шаг на пути к тому, что стало впоследствии моей профессией, был сделан, когда я еще училась в школе. Однажды у выхода меня ждали Омар Шариф и режиссер Жак Баратье. Они намеревались снять какой-то фильм вместе с тунисскими кинематографистами. Меня спросили, не хочу ли я сыграть роль героини, да еще с Шарифом.
То был как раз пик моей добровольной некоммуникабельности: я не разговаривала, на вопросы отвечала резко. И им я ответила примерно так же, чуть ли не к черту их послала. И это Омара Шарифа и режиссера! Но они не отступили, а пошли к нашей директрисе, которая сообразила, что надо послать за моим отцом. Она ему объяснила, что дело это серьезное и не стоит пренебрегать таким случаем. Отец неожиданно сказал: «Что ж, ладно».
Как-то в субботу, во второй половине дня, меня пригласили на пробу в один из тунисских отелей. Я, настороженная, как обычно, явилась с тремя подружками, и все вместе мы поднялись в номер, где меня ждал режиссер. Ему это не очень понравилось, и он заставил меня сыграть какую-то сцену. Подробностей я не помню, но сценка была несколько сомнительного свойства.
В результате роль героини мне не дали, так как тунисская сторона захотела, чтобы ее играла настоящая туниска, а не какая-то итальянка. Но со мной все же подписали контракт на исполнение роли служанки героини — арабской танцовщицы или певицы, если не ошибаюсь. Я вижу себя в восточных одеждах, с косами, посреди апельсиновой рощи…
Потом был благотворительный вечер в Гаммарте, на самом севере Туниса. Потрясающее, волшебное место, сплошные дюны, почти настоящая пустыня. Там был отель, тоже очень красивый, «Белая башня», где и проводился бал, к которому имела отношение и моя мать, бывшая членом комитета по оказанию помощи самым бедным и обездоленным итальянцам в Тунисе.
