Томас Манн «Ненасытные души» или только воспользовался своим письмом трехлетней давности, чтобы по просьбе издательства поддержать их автора. Пути Томаса Манна и Наживина с этого времени больше не пересекались.
Нестабильность Веймарской республики побуждала Томаса Манна к новым публицистическим выступлениям. Буржуазная форма жизни, как он полагал, отживала свое; искусственно возрожденное и вошедшее в моду древнегерманское язычество, которое питало национал-социализм, он считал обращенным вспять, варварским и опасным. Демократ умом и консерватор душой, он продолжал неустанно трудиться над идеологической конструкцией, которая обосновала бы прежде всего его собственное место в новой реальности. В 1928 году он предложил синтез немецкой культурной традиции и «устремленной в будущее» идеи социализма. В статье «Культура и социализм» он писал:
Что было бы необходимо, что могло бы быть окончательно немецким, так это союз и соглашение между консервативной идеей культуры и революционной общественной мыслью, точнее говоря, между Грецией и Москвой – однажды я уже пытался поставить этот вопрос во главу угла. Я говорил, что дела в Германии наладятся, а сама она обретет себя лишь тогда, когда Карл Маркс прочтет Фридриха Гельдерлина, – встреча, которая, кстати, уже находится на пути к осуществлению [29].
Как, по его мнению, эту идею можно воплотить политически, какую форму она должна была бы иметь на практике, Томас Манн, однако, не указал. В этом смысле его выступление напоминает абстрактно-теоретические дискуссии героев Наживина.
Правители Советского Союза умело пользовались великой русской литературой. Произведения классиков XIX века, снабженные соответствующими комментариями, издавались в СССР крупными тиражами. Советские комментаторы делали акцент на критике общества в отдельных произведениях и стремились загнать их идеи в прокрустово ложе марксизма-ленинизма. То, что не устраивало советских идеологов, либо замалчивалось, либо подвергалось цензуре. Жертвами этого однобокого подхода становились прежде всего такие комплексные авторы, как Достоевский и Лев Толстой. В его русле намечалось празднование столетнего юбилея Толстого в 1928 году. Как отрицатель всех российских институтов власти поздний Толстой объективно был союзником большевиков, и эта его роль активно разрабатывалась советской пропагандой. Пацифизм и непротивленчесство Толстого, напротив, затушевывались.
Но уже при подготовке юбилейных торжеств в Москве не все пошло по плану оранизаторов. Во-первых, еще не было полного списка западноевропейских и американских писателей, которые могли бы считаться симпатизантами советского строя. Ответственные службы СССР, вероятно, не были уверены в благонадежности того или иного автора и весомости его слова в политической полемике на Западе. Об этом свидетельствует бессистемность в выборе приглашаемых гостей: как представитель Германии – в последний момент – был приглашен Бернгард Келлерман; Австрию доверили представлять Стефану Цвейгу, который также получил «легитимацию» незадолго до начала торжеств. От Великобритании, Франции и США не было никого. Несколькими годами позже эта неловкость была исправлена. Советские специалисты составили компетентную «табель о рангах», в которой, помимо прочих, значилось и имя Томаса Манна. О ней речь будет позже.
Во-вторых, Александре Толстой, дочери великого писателя, удалось сместить акцент торжественных мероприятий на пацифизм в творчестве Толстого. К моменту юбилея Александра Толстая уже имела за плечами специфический опыт общения с советской властью. В 1920 году она была арестована ВЧК по подозрению в антисоветской деятельности и приговорена к трем годам заключения. Через год она была досрочно освобождена и назначена хранительницей музея ее отца в Ясной Поляне. В 1929 году Александра Толстая воспользовалась поездкой с лекциями в Японию, чтобы навсегда покинуть Советский Союз и переехать в США. В 1939 году Томас Манн познакомился с ней в Нью-Йорке.
Толстовские торжества в Москве в 1928 году были плохо организованы и слабо подготовлены идеологически. Вопреки ожиданиям властей, они не стали для СССР громким пропагандным успехом. Примерно за неделю до их начала Томас Манн писал Стефану Цвейгу: «В Москву? Поезжайте с Богом! Меня вообще не пригласили, что меня не удивляет, ибо с тех пор как “Волшебную гору" не пропустили из-за буржуазной идеологии, я знаю, что я у них лицо нежелательное» [30].
На Стефана Цвейга Советский Союз произвел колоссальное впечатление. Впрочем, во время его пребывания в СССР был эпизод, о котором он поведал лишь в 1942 году. Этот эпизод слегка отрезвил писателя, опьяненного сверкающими картинами советской жизни. Вернувшись в гостиницу после встречи с московскими студентами, Цвейг обнаружил в кармане не подписанное письмо на французском языке. «Верьте не всему, – писал незнакомец, – что Вам говорят. При всем, что Вам показывают, не забывайте, что многое Вам не показывают. Помните, что люди, которые с Вами разговаривают, в большинстве случаев говорят не то, что хотят сказать, а лишь то, что им позволено сказать. За всеми нами следят, и за Вами – не меньше. Ваша переводчица передает каждое слово. Ваш телефон прослушивается, каждый шаг контролируется» [31].
В конце 1928 года Томасу Манну довелось ближе познакомиться с практикой Советского государства. В октябре Шмелев направил ему открытое письмо с просьбой обратить внимание на предстоявший аукцион берлинского аукционного дома Лепке. На продажу были выставлены произведения искусства и антиквариат из российских музеев и частных собраний, которые Советское государство присвоило и собиралось обратить в иностранную валюту. Этот аукцион не был ни первым, ни единственным в своем роде. Советы регулярно продавали на Западе конфискованные ими произведения. Так, уникальные драгоценности продавались в феврале 1927 года на аукционе у Кристи в Лондоне, называвшемся «Russian State Jewels». Европейские и американские деловые люди охотно пополняли свои коллекции ценнейшими объектами искусства, которые они, нередко по заниженным ценам, покупали у Советов. Предметы церковного обихода и сакрального искусства, вывозимые большевиками из разрушенных или разграбленных храмов, экспортировались на Запад оптом и в розницу. В 1933 году по личному указанию Сталина в Англию был продан так называемый Codex Sinaiticus, древнейший из известных списков Нового Завета.
Так как очередной аукцион должен был состояться в Берлине, Шмелев апеллировал к публичному авторитету и нравственной совести Томаса Манна. «На глазах всего мира Германию хотят сделать местом распродажи украденного у целого народа духовного богатства, укрывательницей награбленного, попутчицей разбою, посредником грабителей и воров <…>, – писал Шмелев. – Скажите же, прикажите же, дорогой Томас Манн – и Вас услышат в Германии. Услышат и в целом мире, – а это очень теперь не лишне. Скажите громко и властно, и Ваш голос останется в нашем сердце, как голос чести, как голос долга, как знамение великой духовной связи между народами» [32].
Томас Манн ответил 16 ноября 1928 корректным и вместе с тем очень теплым письмом. Он сообщал, что получил призыв Шмелева непосредственно перед отъездом в
