него лицо. Грустное, но с какой-то дурашливой иронической улыбкой. А родители — учителя.
В речах бесстрашен и ничего не стесняется:
— Чего это меня опять в начкары? Сегодня Сугоняка. Я его боюсь — он меня в караулке буханкой побил…
Любимое присловье:
— Пусть ругают, пусть. Лишь бы не били.
Любопытно, что о «Подростке» Достоевского речь у нас с ним так и не зашла ни разу.
— Знаешь… — признался он мне однажды (было это, по-моему, во время дренажных работ по отводу воды в овражек). — Мы долго к тебе приглядывались и одного не могли понять… Почему ты не стучишь?
Удивление было настолько сильным, что я даже не смог оскорбиться.
— Боря… — растерянно сказал я, опершись на лопату. — А что… во мне есть внешне… что-то такое… стукаческое?
— Но у тебя же высшее образование, — напомнил он.
Вон оно что! Действительно, как-то даже неловко получается. Развалил к чертям всю концепцию. Высшее образование — и вдруг не стукач.
В упор не помню, как мы подружились с Марасановым. Кажется, он резко подошёл ко мне в казарме и отрывисто задал какой-то неожиданный вопрос. Впрочем, других он и не задавал. За глаза его дразнили философом. Но только за глаза. Во-первых, «дембель». Причём, пришлый — откуда-то с Памира. Во-вторых, дикая физическая сила. Житейски хитёр и наивен одновременно. Правильные крупные черты лица. Очки. Но слово «очкарик» — под запретом. Когда он их снимает, шутнику становится не по себе.
В отличие от Бори Котова досуг ему не страшен. Есть чем заняться. Ефрейтор Марасанов изучает жизнь.
Вот он заметил у меня фотографию.
— Жена?
— Жена.
— Дай посмотреть.
Даю. Смотрит. Долго смотрит. Думает.
— Знаешь, я твою жену представлял совсем по-другому.
Возвращает фото. Целый день молчит, что-то там про себя обмозговывает. Наконец подходит.
— Слушай, Женя, а тебе с ней легко жилось?
— Мне без неё тяжело живётся, Володя.
Вновь задумывается. Всё это для него очень серьёзно. Кстати, убил меня фразой: «Что мне в тебе нравится — это простота». По-моему, он первый до такого додумался. В некотором роде пионер.
— Завидую, — изрекает. И удаляется.
Позже выяснилось, что о моей семейной жизни Володя расспрашивал не просто так, — самогó невеста ждала на «гражданке». Уйдя на дембель, он пришлёт мне письмо. Дождалась. Редкий, чуть ли ни единственный на моей памяти случай.
* * *
Иногда, правда, может скроить глубокомысленную мину и такое загнуть, от чего иного, глядишь, и столбняк хватит. К примеру: «Знаешь, по-моему, конечная цель человека — бессмертие».
(Уж не с этой ли фразы завязалось наше знакомство?)
Полагаю, он пытался таким образом выйти на одну со мной волну, показать, что диплом дипломом, а и мы-де тоже не лыком шиты. Воистину, так.
Одно лишь то, что ефрейтор Марасанов составил и держит в голове картотеку на всех интересных, по его мнению, людей дивизиона, ошеломляло. Мало того, он в каждом, представьте, подозревал хорошего человека, искренне считая, будто грязь и дерьмо — не более чем внешний слой, а под ним — нечто светлое и настоящее.
Очень потешно досадовал, если ничего такого не обнаруживалось.
Невероятная личность. Особенно на фоне группы дивизионов «Тантал».
Вежлив, даже застенчив, но так только кажется. На самом деле азартен и редкостный проходимец.
Возвращается из самоволки, ему говорят:
— А тебя комбат искал.
Марасанов исчезает на пару часов, приводит себя в порядок — и предстаёт перед комбатом трезвенький, чистенький. Уставной.
Начинается поединок двух интеллектов.
— В самоходе был?
— Никак нет, товарищ майор! Робу на запруде стирал. Сохнет сейчас на позиции — могу показать…
С одной стороны, не родился ещё тот самовольщик, которого не смог бы расколоть «дед» Сапрыкин. Хотя, с другой стороны, не родился и майор, способный расколоть ефрейтора Марасанова с помощью косвенных улик.
Тем более что роба и впрямь сохнет на позиции.
Допрос с пристрастием долог, громок и бесплоден. Наконец комбат видит, что ни хрена не добьёшься, машет рукой и, плюнув, уходит. Нет, он, конечно, может взыскать и без чистосердечного признания, но это, согласитесь, как-то не совсем по-спортивному.
А Марасанов тревожно задумывается. В душе неприятный осадочек. И некий бесёнок подбивает изнутри на озорство.
На следующий день:
— Товарищ майор, разрешите обратиться?
— Ну?..
— Товарищ майор, я вам вчера соврал. Я в самоходе был.
Долгое недовольное молчание. Комбат, покряхтывая, берётся за козырёк и сдвигает его ещё на миллиметр ниже.
— А то не был, что ли? — сердито отзывается он наконец. — Иди работай…
Из этого вовсе не следует, что «дед» Сапрыкин у нас добренький.
Прибыл из карантина этакий долговязо-нескладный щеночек. И глаза у него щенячьи, и фамилия — Левша. Воспитан бабушкой, привык, чтобы жалели. Хромает. Ждёт сочувствия.
Комбат: «Что хромаешь?»
Левша (страдая): «Сапогом натёр, а потом шпалу на мозоль уронил».
Комбат: «Вот тебе один наряд за то, что сапогом натёр. Вот тебе другой наряд за то, что шпалу на мозоль уронил».
Это, я понимаю, педагог!
Вот загадка — в княжеской иерархии Древней Руси почему-то бытовал вполне современный мне казарменный жаргон: «деды», «сыны», «сыновцы»… Может, прав Пушкин — и не было у нас никакого феодализма? А была самая обычная дедовщина, просто не знал тогда этого словца Александр Сергеевич.
Корпел я однажды над повестью, где в качестве персонажа участвовал некий уголовник, и понадобился мне словарь блатной музыки. Открыл я его и слегка оторопел, сразу же наткнувшись на несколько древнерусских слов: «смага», «сквара», «мисюрка»… В литературном языке все они повымерли, а в лагерном жаргоне остались. Вот я и думаю: а ну как с дедовщиной то же самое?
В группе дивизионов «Тантал» семейная терминология распространялась не только на нижних чинов, но отчасти и на офицеров. Сапрыкин, само собой, «дед», а начштаба подполковник Ляхович — «папа».
Оба, кстати, друг друга недолюбливали. Причиной, скорее всего, была элементарная ревность: подполковник (сам в прошлом командир какого-то там дивизиона) тоже очень любил строить, каковой возможности его теперь лишили.
Бывший боксёр-тяжеловес, говорил он несколько в нос (неоднократно проломленный), чем внушал личному составу особый трепет.
— Ну кто так строит? — презрительно гнусил он. — У меня в дивизионе перед тем, как стройку начать, свинью кололи…
В минуты бешенства «папа» терял голос — и это было ещё страшнее.
Оказывается, Марасанов не читал Гашека. А дома «на гражданке» у нас имелся лишний экземпляр «Похождений». Попросил жену прислать. Прислала. И Марасанов понял наконец, как надо
