И повел меня… в буфет! Посадил за стол, развернул вазу с пирожными так, чтобы передо мной были самые красивые. Налил сладкой воды. Ох, и вкусная же была вода! Она потом на долгие годы стала моей любимой – «Крем-сода»!
Я съел два или три пирожных, охотно отвечал на вопросы. Мне было приятно его лицо, добрые со смешинкой глаза. И я, разохотившись, с большим удовольствием поведал ему про свои заветные маргаритки. Про овраги с орешниками, про опята, которых «ужас как много, будто из ведра кто выплеснул! Из корзин кто вытряс!..»
После буфета мы подошли к брату, и дядя, опять улыбаясь, обнимал меня за плечи, жал руку…
Это был первый человек, который разглядел во мне какие-то творческие задатки. Ему не было смешно, не хотелось меня воспитывать; его, видимо, удивило и тронуло мое абсолютное слияние с происходящим на сцене, мое абсолютное «Верю!». Он пригласил меня на другие спектакли. Прощаясь, снова пожал мне руку и серьезно сказал:
– До свидания, коллега. Будьте здоровы! Я весьма признателен, вы очень помогли мне…
Потом дома из разговора взрослых я понял, что он переделал мизансцену, и теперь в спектакле никто не прячет документы в часы. На реплику заговорщика: «Как с документами?» сообщник отвечает: «Все в порядке, в надежном месте». И чекисты уже обыскивают всюду, пока не устанут…
Это был главный режиссер театра. Как жаль, что я не помню, как его звали. Мне тогда было лет шесть, может семь, я еще не учился.
Прошло семьдесят шесть лет.
В Летниковском переулке, недалеко от нашего дома, при заводе имени Кагановича был клуб. При клубе – библиотека, балетный кружок, кружок рисования, юных авиамоделистов. Библиотекарша, маленькая нестарая женщина, была всегда ко мне как-то по-особому внимательна и добра. Расспрашивала: «Как прочитанная книжка? Что понравилось?.. Кем хочешь быть?» Советовала, что лучше прочитать, на что обратить внимание. Когда она уволилась, в библиотеку не хотелось ходить.
Потом, уже после войны, учась в вечерней школе, я увидел ее в Библиотеке имени Ленина. По заявкам посетителей она подбирала нужную литературу. Я был очень рад ей. Оказалось, и она меня помнила. И здесь она помогала мне подбирать литературу по искусству, статьи Луначарского, материалы из книг «Мастера искусств об искусстве», рецензии на спектакли и пьесы Арбузова, Розова. Частенько я приходил в библиотеку, а меня уже ждала стопка подобранных ею книг.
Как мне везло на хороших людей!.. Вот не забывается эта милая старушка! Почему? Может, потому, что мне, школьнику, благодаря ей открылся этот неисчерпаемый мир – мир книг, без которых я, наверное, уже не мог бы жить! Может, так случайность рождает закономерность?
Я благодарен судьбе, которая, как бы случайно, свела меня со многими людьми. Они сыграли важную роль в моей жизни. Но об этом после…
Сестра моя, та, что на год старше, в этом клубе занималась в балетном кружке. Для единственного номера там не могли найти мальчика.
Сцена такая: девочки, все в цветах, кружатся в хороводе. Две из них крутят цветочную гирлянду, как веревочку на улице, а мальчик должен перепрыгивать через нее, как можно выше. Как я понимаю сейчас, это был, по-видимому, «Вальс цветов», по замыслу постановщика, и мальчик, словно эльф, должен парить над этим морем цветов. На роль этого сказочного «летуна», чтобы спасти номер, сестра меня и пригласила.
Больше месяца по два раза в неделю я аккуратно посещал кружок и так навострился прыгать, что мне всегда казалось, я достаю до потолка! Прыжки остались у меня в памяти до сих пор. Это, как звук тронутой в детстве струны, отзывается через многие годы. Я и сейчас часто вижу себя во сне… прыгающим до уровня верхушек деревьев! И пытаюсь проскочить меж электрическими проводами…
На концерте, который девчонки готовили долго, присутствовал известный летчик Герой Советского Союза Коккинаки. Во время танца гирлянда оборвалась. Я в смущении сбежал за кулисы. Но девчонки как-то так перехватили гирлянду, что можно было продолжать прыжки. Меня вытолкнули на сцену, и я продолжил «полеты», пока девчонки не шепнули: «Хватит!»
После концерта говорили: «Все прошло хорошо, никто ничего не понял. Будто так и было задумано…» Но никакое возбуждение от аплодисментов, от похвал Коккинаки не могло заслонить ощущения провала и растерянности от «сорванного» случайностью номера. Я был в сказке, я упивался полетом… – и вдруг!..
Больше в балетный кружок я не ходил. По-моему, он распался; без мальчиков у них, видимо, ничего не получалось…
Я записался в кружок рисования. В первый же день, без вступительных объяснений для новичков, всем, у кого не было, раздали листы бумаги и карандаши. Некоторые раскрыли свои альбомы.
На отдельном столике поставили гипсовую голову и предложили начать рисование с натуры.
Я не знал, с чего начинать. Посмотрел: один рисовальщик начал прочерчивать контур головы, – я постарался сделать то же самое. Далее – он задумался. Что делать мне?.. Смотрю: другой начал выводить нос, губы… – и я проделал все это. Третий заштриховал тени у носа и перешел к подбородку. Я тоже… Тот, который начинал с овала головы, намечает глаза. Я, недолго думая, начал работу над глазами – как он…
Не помню, сколько это продолжалось. Руководитель обходил всех и делал замечания, подправлял. Подошел и ко мне. Долго, очень долго смотрел на мой рисунок. Спросил:
– Давно ты занимаешься рисованием?
– Давно.
Полагаю, его поразила моя «техника», мое «видение». Ведь на моем рисунке, по всей видимости, отразилось что-то абстрактное, прямо в духе Модильяни! Нос и уши – как их видел мой сосед справа, нарисованы с его точки; глаза и подбородок – как у левого соседа, с его точки; лоб и шея – как у третьего, и так далее. И всё с разных точек…
Художник долго смотрел на мой рисунок и сказал, как сейчас помню:
– М-мм… Любопытное решение.
А я-то никогда и нигде не занимался рисованием, у меня не было ни малейшего представления о технике, – я просто любил рисовать, рисовал от души. По памяти мог рисовать портреты Ленина, Сталина, лица ребят, сидящих в классе. Выходило – очень похоже! Мне ребята приносили стенгазеты из других школ, на которых я должен был писать заголовки. Я не отказывался, получалось легко. Возможно, поэтому я и заявил с легкостью, что «давно занимаюсь рисованием».
Я так и не понял, что там в моем рисунке преподаватель усмотрел, и на всякий случай перестал туда ходить. Меня встречали ребята из кружка: «Руководитель интересовался, почему ты на занятия не ходишь; просил, чтобы мы тебя привели!» Я почему-то не пошел. А зря! Всю жизнь жалел. Мне так не хватало знания азов, которые именно он и мог мне дать! Ведь даже раскадровки в режиссерском сценарии требуют от исполнителя не только определенного дара, а может быть, в первую очередь – техники беглого наброска мизансцены, умения точно передать композицию, перспективу, глубину кадра. Никому из нас неведомо, какой краешек души осенил своим благотворным крылом наш ангел-хранитель, впуская нас в этот мир!
