Служил в Саратовской области. В одном поселочке недалеко от областного центра. В войсках химзащиты. Часть наша оказалась маленькой: на тридцать солдат — чуть ли не пятьдесят офицеров. Заниматься приходилось многим: обучались приемам дегазации, разливали продукт, загружали-разгружали вагоны со всяким химическим дерьмом. И первое время, конечно, было не до музыки.
Но позже, когда свободных минут чуть поприбавилось, мы с ребятами решили сколотить свою группу.
Худо-бедно, но в клубе оказался кое-какой старый аппарат. Начальство разрешило им пользоваться. А акустику мы сделали сами. Попросили доски…
— Вон, — говорят, — у забора какое-то гнилье валяется. Берите, пользуйтесь на здоровье.
Мы собрали эти ненужные доски, сколотили из них колонки, а чем их начиняли — смешно сказать… 25-ватный КИНАповский динамик отыскали — вот и «обрамили» его старыми досками. И смешно, и стыдно… Не за нас стыдно, за космическую державу.
Состав группы по тем условиям получился простеньким. Много надо ли было? Бас-гитарист. Лидер-гитара. Барабаны, живые. Вокал. Ну, и я — на клавишных (брать в руки гитару посчитал преждевременным).
Прежде чем начать репетиции, я ребятам предложил:
— Давайте петь только свои песни. А то хана! В серости потонем. Конечно, и свое может серым оказаться, но лучше уж в своем барахтаться…
Ребята посмеялись. Согласились. Своих заморочек насчет того, какими должны быть песни, что я в них хочу вложить — никому навязывать не стал. Зачем?
Тактико-стратегическим направлением выбрали, конечно, попсу. Плацдарм для действий нашей солдатской группы определили тоже по-армейски просто: клуб в жилом городке при части. А название для группы всплыло такое — не дать не взять, прямо позывные боевых учений: «Контакт-7ЗО». Никаких секретов в цифре «730» нет, каждого служивого, думаю, она повергнет в неописуемый трепет и напомнит о семистах тридцати днях, о двух годах надоедливой службы.
И начались наши боевые гастроли. Устраивали в клубе танцульки, развлекали товарищей по службе, офицерских дочерей и жен.
Конечно, все, что мы тогда делали, было до ужаса примитивным. Но на безрыбье и рак рыба. Ребятам нравилось. Даже кое-какая популярность у нас появилась.
Кстати, тогда я впервые почувствовал, что популярность может доставлять не только радость, но и неприятности, и не в меньшей мере. Создавая свою группу, мы совсем забыли о важнейших солдатских правилах: «Не высовывайся! Подальше от начальства — поближе к кухне!» Хотя, как я уже говорил, начальства в нашей части было едва ли не больше солдат, и избежать их пристального внимания все равно бы не удалось.
Однажды после танцев кто-то из офицеров взобрался на сцену, понаблюдал, как мы зачехляем аппаратуру, стараясь не занозить рук, и скомандовал:
— Так, друзья… Тут через неделю намечается одно мероприятие. Нужно, чтобы вы подготовили к нему Гимн Союза Советских Социалистических Республик.
Вот так-то… Не более, не менее. Нужен им гимн «совка» — и хоть расшибись, но сделай гимн.
Начали объяснять:
— С нашим инструментом только гимн потенциальных врагов Отечества играть… Чтобы разом весь патриотизм в них изничтожить… Что называется: музыкой по неприятелю!..
Но разве что докажешь? Советские командиры — самые лучшие командиры в мире. Они разбираются во всем, и в музыке в том числе. Офицер настаивает:
— Ничего, и наш Гимн сыграете. Я ваши танцульки послушал, немножечко прикинул, и вижу: прозвучит Гимн…
— Да вы что? В этим стиле, в попсовом, только похоронки играть. Да и то если покойник сам к аппарату пожалует, чтобы технику никуда не таскать — развалится ведь… Не будем мы Гимна делать!
— Издеваетесь? — злится командир. — Ну, смотрите, доиграетесь… Еще вспомните меня!
…Немного забегая вперед, к ЧП на пилораме, я скажу, что действительно вспомнил и теперь неоднократно вспоминаю и тот разговор, и того офицера. Нет, ни в коей мере не виню я его в случившемся. Может, в том случае и не он виноват. Но знаю, если не его угроза («Доиграешься!») настигла меня тогда, то значит, его угроза еще несется ко мне, петляя во времени и пространстве, и когда-нибудь-таки настигнет. Потому что нет ничего случайного в нашем взаимосвязанном мире. Любая недружественность, даже словесная, — угроза ли то, оскорбление, просто злое слово — обязательно находит адресата и доставляет ему боль. Поэтому, кстати, в этих своих заметках я стараюсь быть осторожным, сдержанным, объективным, а если вдруг какое-то злое слово нечаянно вырвется с моей стороны, то я хочу заранее нейтрализовать его извинением (в химзащите все-таки служил, учился обороняться, а не нападать).
Песню про «Союз нерушимый республик свободных…» мы в свой репертуар включать не стали. Мы, как и договаривались с ребятами, пели только свои песни.
Жизнь не может напрягать человека постоянно. Среди 730 дней «контакта» с армией были у меня дни светлые, чистые и добрые. Но даже из этих дней больше всего помнятся сейчас те, когда я писал первые свои песни. Впрочем, песни я писал не днем, а ночью, потому что свободное время у солдата, как известно, по ночам.
В армии появились «Маскарад», «Вечер холодной зимы», «Встречи». И «Старый лес» впервые прозвучал в армейском клубе.
Последняя песня родилась, может быть, от ностальгии по Оренбургу. В принципе, я не патриот своей малой Родины. Мне кажется, что если человек кричит: «Ностальгия!» — и рвется туда, где когда-то родился и жил, — такой человек никогда не пытался мысленно пообщаться с уголком земли, который его окружает в данный момент. Иначе бы он понял, что деревья добры не только на родине, что травы ласковы на любом боку земного шарика… Не хватать на чужбине может только родных людей, друзей. Или того, что равнозначно им.
Старый лес был и остается для меня родственником и другом. Он стоит на реке Сакмара, это в черте Оренбурга. Собственно, это территория Дома отдыха. У меня там когда-то работала мама. Я, можно сказать, там и родился. С каждым деревом в этом лесу, с каждым муравейником, с каждым «громом, готовым упасть», у меня действительно кровная связь, без поэтических метафор. В Старом лесу у меня прошла большая часть детства. Точнее, не в лесу, а С лесом. Ведь Старый лес — член нашей семьи.
Мне не хватало его в армии. Как и мамы. И я болел тоской по этому неказистому местечку в Оренбуржье.
Чтобы образ Старого леса не тускнел, не забывался, чтобы он был постоянно со мной, я и написал:
В летнем парке кончился сезон,
И снимают на зиму плакаты.
И забудет старый желтый клен
Музыку, что слушал здесь когда-то.
