ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО
Из вечернего сообщения 2 августа 1941 года
В течение 2 августа наши войска вели бои с противником на Порховском, Смоленском, Коростенском, Белоцерковском направлениях и на Эстонском участке фронта.
На остальных участках фронта происходили бои местного значения.
Судя по сводкам, уже почти вся Прибалтика была занята фашистами. Может, наш полк перебрасывали для наступления? Что-то не похоже. Кроме нас к фронту двигалось несколько батальонов ополченцев. Они шли без воинского обмундирования и вооружения, с серыми от пыли, давно небритыми лицами…
За Нарвой простояли несколько дней в лесу. А затем получили новый приказ: как можно быстрее вернуться обратно на железнодорожную станцию и срочно грузиться в эшелоны. Только после войны мы узнали, чем это было вызвано. Дело в том, что Ставкой Верховного Главнокомандования было принято решение заменить тяжелые гаубицы на более легкие и маневренные орудия. Малоподвижная тяжелая артиллерия в быстро меняющейся обстановке отступления наших войск легко могла быть захвачена противником. Ведь нашу 203-мм гаубицу тащили два трактора: отдельно – ствол, отдельно – лафет. Чтобы подготовить орудие к стрельбе или к транспортировке, уходило много времени. Скорость перевозки не превышала 6-7 километров в час. Через несколько дней наши войска в районе Нарвы оказались в окружении, однако нас там уже не было…
В первых числах августа полк выгрузился недалеко от Тихвина. Чем ближе подходили к городу, тем больше встречалось беженцев. Шли женщины, старики, дети, с узлами и просто так. Среди уныло бредущей толпы двигались повозки. Их тащили лошади, коровы, а то и люди. Зрелище было печальное, горькое.
Тихвин встретил нас едкой гарью: немецкие самолеты только что разбомбили привокзальные склады, и они еще горели. Наших зениток в городе не оказалось, и вражеские самолеты разбойничали безнаказанно.
В лесу за Тихвином разбили палаточный городок. Привели в порядок материальную часть. Помылись в теплой застойной воде старого шлюза когда-то действовавшего здесь канала. Можно бы и отдохнуть, но мы с нарастающей тревогой читали сводки с фронта: враг приближался к Ленинграду, Киеву, Одессе… Бойцы терялись в догадках: что случилось на западной границе? Почему наши войска не выстояли, не ответили ударом на удар? Газеты ссылались на внезапность нападения, а чаще просто обходили эти вопросы молчанием. Согревала надежда: вот-вот отборные гитлеровские части выдохнутся, выступит против Гитлера немецкий рабочий класс, и в войне совершится перелом:
Раза два я прошелся по окраинам старинного города с песчаными, немощенными улицами. Две или три теплых августовских недели пролетели незаметно. И вот опять эшелон…
Что мы окажемся на фронте, сомнений не было. Слишком тяжелое наступило время, чтобы думать о чем-то другом.
Куда же все-таки перебрасывают нашу часть? Командование полка, наверное, знало, но не ставило нас в известность. Бойцы внимательно следили за станциями. На второй день я догадался: эшелоны пройдут через Иваново – мой родной город! От радости не знал, что делать,- на одной из станций пересел из теплушки в кабину автомашины, стоявшей на открытой поездной платформе, и запел известную тогда всем "Катюшу". Впрочем, вряд ли это можно назвать пением. В детстве я никогда не пел, да и сейчас не пою. Нет ни голоса, ни слуха. В строю – после команды старшины: "Запевай!"'-только открывал и закрывал рот, пытаясь создать видимость пения, чтобы не заработать наряд вне очереди.
…Полный радостного ожидания, я перебрался обратно в теплушку и забрался на нары, где уже спали остальные бойцы. Мне было не до сна. Перед глазами стояли родные места, виделись родные лица…
В нашей семье я был третьим ребенком. По семейному преданию, отец после моего рождения недовольно сказал: "Ну вот, опять мальчишка!" Зато потом родилась девочка – моя сестра, а первенец, Костя, умер от скарлатины. Нас снова осталось трое. Отец и мать работали учителями. Когда я родился, они жили в селе Лух Ивановской области. Году в 1925-м наша семья перебралась в город Родники, а в 1935-м – в Иваново. В школу пошел одновременно со старшим братом Левой – я в первый, а он, подготовленный дома отцом,- сразу в четвертый класс. Отец и мать очень любили нас. В дни болезней мама вся отдавалась уходу за нами. Отец, внешне суровый и неласковый, был очень добрым человеком. С мамой они жили так дружно, что в моей памяти нет случая не только ссоры, но даже намека на недовольство друг другом. Единственными замечаниями, которые позволял себе отец по отношению к матери, и то в шутливой форме, были напоминания о том, что и где находится: отец очень любил порядок во всем, а мама не всегда его соблюдала.
Когда я после десятого класса решил поступать в Ленинградский индустриальный институт (теперь Политехнический.- Авт.), ни отец, ни мать не сказали ни одного слова против. Отец когда-то учился в этом городе и тогда еще полюбил его. Он рассчитывал, что мне можно будет вначале пожить у моей двоюродной сестры Зои, давно перебравшейся в Ленинград.
Аттестат отличника в то время давал право поступления в вуз без экзаменов. В институт меня приняли сразу, но не дали общежития. А у Зои, которая меня приютила, в маленькой комнате жило трое: она, муж и дочь. Поэтому, увидев объявление, что Горный институт предоставляет студентам общежитие, я до начала занятий успел перейти туда и начал старательно заниматься. Сначала было трудно отвыкать от родного дома. Читая письма от отца и матери, полные заботы и участия ко мне, нередко потихоньку пускал слезу. Когда в газете прочитал указ о призыве в Красную Армию окончивших среднюю школу в 1939 году, решил, что это меня не коснется, и написал домой. А через десять дней получил повестку из военкомата. Так я очутился в армии.
Утром 24 августа наш эшелон прибыл в Иваново. Остальные были еще в пути. Получив разрешение у старшего по вагону замполита Степаненко повидаться с родителями и приехать следующим эшелоном, я со всех ног помчался домой. Через полчаса, запыхавшийся и разгоряченный, толкнулся в садовую калитку. Она оказалась запертой. Я перескочил через забор, подбежал к крыльцу и с гулко бьющимся сердцем вошел в дом. В комнате, которая у нас называлась столовой, сидели отец, мать, сестра Леля и о чем-то разговаривали. Удивлению их не было предела! Обнимая меня, они никак не могли прийти в себя от радости. Да и я сам, прилетевший в родной дом, как на крыльях, все еще не верил, что это случилось наяву! Какое это счастье – видеть самых близких тебе людей после долгой разлуки! К тому же еще после фронта, где уже кое-что испытал – пусть даже самую малость…
